Люди удачи - Надифа Мохамед

напевает. Вернувшись к прилавку, Дайана поспешно надевает плащ, заталкивает письма в сумку, вешает ее через плечо, выходит из лавки с ее пугающей атмосферой и захлопывает дверь. Выходит на дневной свет с привычным уличным гулом, с искрами, которые рассыпает в воздухе трамвай, и, оглянувшись на темную и меланхоличную витрину лавки, надеется, что ноги ее больше здесь не будет.

Клиника общей практики. Скелет из желтого пластика усмехается Дайане из угла комнаты ожидания, чернокожий ребенок вопит на руках у матери. Здесь многое изменилось, прежний врач, Как-Там-Его-Льюис, прекратил практику, демонстративно выступая против снижения доходов из-за Национальной службы здравоохранения, и Дайана этому рада. Он был беспардонным снобом со странными представлениями о том, кого следует «поощрять» обзаводиться потомством, которые он с удовольствием излагал во время каждого ее визита. Обычно он ухитрялся втиснуть в свои разглагольствования быстрое и примирительное «не то чтобы у меня имелись какие-либо претензии к благородному еврейскому племени, конечно», и Дайана повторяла: «Конечно», а улыбка сомнения щекотала ей губы.

Заменившая его женщина-врач, доктор Вудрафф, – с виду чуть за тридцать, с короткой мальчишеской стрижкой. Большие зеленые глаза и пухлые румяные щеки придают колорит ее в остальном непримечательному, молочно-белому лицу. Пройти в кабинет она приглашает Дайану с мягким эдинбургским акцентом. Да, она гораздо лучше, думает Дайана, усаживаясь напротив. Всех этих разговоров она надеялась избежать, но случившееся уже сказывается на ее физическом состоянии; меньше пары часов ночного сна, головные боли, пропали месячные, сильные сердцебиения и постоянная нервозность, непреходящее чувство страха. Она перечисляет врачу все симптомы и ждет, когда она перестанет записывать.

– Как вы думаете, чем может быть вызвано все это, миссис Танай?

Неужели она не слышала? Все же знают.

– Это из-за моей сестры, доктор Вудрафф…

– Мм, а что с ней?

– Мою сестру убили.

Доктор Вудрафф откидывается на спинку широкого кожаного кресла, унаследованного от доктора Как-Его-Там-Льюиса.

– Я вам так сочувствую, миссис Танай. Я понятия не имела.

– Должно быть, только вы одна.

– Увы, чтение газет – это не для меня.

– Вероятно, это само по себе лекарство.

Доктор Вудрафф встречается с Дайаной взглядом, задерживает его с убедительной, материнской настойчивостью.

– Есть кто-то, кто оказывает вам поддержку дома? Насколько мне известно из вашей карты, вы военная вдова с маленьким ребенком.

«Военная вдова с маленьким ребенком» звучит немногим лучше «малютки Тима», с горечью думает Дайана, но отвечает:

– Да, есть – моя вторая сестра и мой зять.

– Что ж, приятно слышать. Для начала займемся бессонницей, хорошо? Найдем то, что «распутает клубок забот», как выразился Шекспир в «Макбете».

Дайана смотрит на свои руки, о «Макбете» она понятия не имеет.

– Я выпишу вам мединал, принимайте одну таблетку за час перед тем, как лечь в постель. По утрам у вас будут легкие головокружения и сонливость, но их стоит потерпеть.

Дайана с благодарностью берет рецепт:

– А другие… проблемы?

– Со временем. Ваш организм испытал сильный шок, как и ваша психика, так что им потребуется время, чтобы вновь обрести равновесие.

– Надо просто ждать?

– Думаю, да, но вы зайдите ко мне снова примерно через месяц.

– Хорошо, доктор.

Сидя на кровати в съемной комнате, Дайана кладет таблетку снотворного на язык и запивает целым стаканом воды. Она разложила фотографии Бена, Вайолет и Грейс по всему полу и смотрит на них сверху, переводя взгляд с одной на другую. Отчетливые черно-белые изображения начинают мутнеть, размываться от ее слез, она поспешно промокает щеки носовым платком. Один из снимков ей особенно мучительно видеть вновь: маленькую карточку трех сестер в белых платьицах, с косичками, ждущих паром, который отвезет их к песчаным пляжам Илфракомба, и совочки звенят в ведерках у них в руках. Родители сестер смущенно стоят рядом, чуть в сторонке. Должно быть, на этом снимке Дайане уже больше десяти лет, и она, демонстрируя новенькие кривоватые зубки, широко улыбается в блаженном неведении того, что приготовила ей жизнь. Ну и штука эта жизнь, думает она. Сплошной хаос. Ей хочется предостеречь девочку со снимка: «Делай что хочешь, только не взрослей».

Снотворное действует стремительнее, чем ожидалось, и Дайана сонно заползает под одеяло, уже закрыв глаза. Мир уносится прочь от нее, даже глубокая печаль, которую она ощущала, разглядывая снимки, уже тает, и она засыпает на счет один… два… три…

Единственное, чего теперь остается ждать, – это суд, но как суд воспринимается само ожидание. Дайана не может отделаться от мыслей о нем. Ей не хочется появляться на свидетельской трибуне, но она обязана. Не хочется объяснять, что она даже не услышала шум убийства, но придется. Не хочется, чтобы присяжным показывали снимки тела Вайолет, но они их увидят.

Это упражнение в бессилии чем-то сродни беременности, времени, когда ждешь, ждешь, ждешь и исход от тебя никак не зависит. Когда она уже донашивала Грейс, а люфтваффе совершали налеты на Кардифф, возникало то же ощущение, что все жизненные функции на время приостановлены; можно сколько угодно задирать голову, глядя в небо, но смерть способна явиться в ту же минуту, когда ты отвернешься. Бен слал письмо за письмом, все они прибывали пачками, полные страха, тревоги, а потом и недоверия оттого, что ему не отвечают. Железные дороги разбомбили. Телеграфные провода перерезали. Улицы перегорожены обломками. До появления ребенка оставалось всего два месяца, и поход до работающей почты и отправление телеграммы превратились для нее в настоящую экспедицию. Все эти переживания сказывались на его нервах, она видела это по тому, что крестиков, означающих поцелуи, внизу его писем становилось все больше, а слова «Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ» он писал крупно, словно издавая прощальный крик.

Потом наступил апрель, и они поменялись ролями. ПРОПАЛ БЕЗ ВЕСТИ. Его милый почерк сменился печатными бюрократизмами Министерства авиации. «Веллингтон» Бена покинул базу Королевских ВВС в одиннадцать вечера 13 апреля с целью налета на аэродром противника, и с тех пор от него не было никаких вестей. Ни обломков крушения. Ни тела. Словно он улетел прямо в космос. Надейся. Надейся. Надейся хотя бы на милость Божью. Вот что говорили все. И она надеялась – со всей силой, способной воскресить самого Лазаря. Он исчез на второй день Песаха, в благоприятное время, как уверяли ее. Прошло даже Светлое Воскресение, черт возьми, – когда еще просить о чуде, о воскрешении? Она читала о том, как летчики спасались, их выхаживали бедуины в Сомали, или они вдруг появлялись в отдаленных лагерях для военнопленных. Странные истории, но в военное время всякое случается. Ребенок готовился, разминал кулачки и коленки, ударяясь о