Алая Вуаль - Шелби Махёрин

Я выпрямляюсь, прежде чем все мое тело замирает, бросаюсь к перилам и иду по ним к винтовой лестнице. Ты не в гробу. Ты не в туннелях. Я повторяю эти слова, как спасательный круг, но запах — он обволакивает меня с такой силой, словно сама комната помнит о трупном смраде ее трупа. Смердящий запах смерти. Я врезаюсь в кресло, кровать, едва не ломаю палец на первой ступеньке парадной лестницы. Подползая к ней на коленях, я вырываю из волос последнюю заколку и бросаюсь к двери. Я забываю об острых зубах, черных глазах и холодных руках. Я забываю о предупреждении Одессы, обо всем на свете, кроме побега.

Я не в гробу.

Я должен покинуть это место.

Я не в туннелях.

Я не могу здесь оставаться.

— Пожалуйста, пожалуйста… — Мои пальцы дрожат, когда я вставляю шпильку в замочную скважину. Слишком сильно. Я не чувствую засовов замка, не могу думать дальше слабого свечения, исходящего из замочной скважины. — Просто отпустите меня, — умоляю я комнату, но все равно тычу, тычу, тычу, пока шпилька не сгибается. Пока она не сломается. Из моего горла вырывается всхлип, и свет вспыхивает ярче в ответ. Вслед за этим раздается тихий звук скрипки.

Проходит несколько секунд, прежде чем мой разум подхватывает мои чувства.

Свет.

При виде его, при звуке вспыхивает смятение, но за ним быстро следует облегчение, обрушивающееся на меня чудовищной волной.

Опустившись на колени, я прижимаюсь лицом к замочной скважине. Этот свет не свечной, он не теплый и золотистый, а холодный и серебристый, как сияние звезд или блеск ножа. Мне все равно. Я жадно вдыхаю его, заставляя себя дышать, пока звучит странная музыка.

Я не в гробу. Я не в туннелях.

Один вдох.

Второй.

Напряжение в моих плечах немного спадает. Давление в груди ослабевает. Должно быть, я сплю. Это единственное объяснение. Мое подсознание, узнав знакомый кошмар, наконец-то стало ясным и создало эту странную музыку и странный свет, чтобы успокоить меня. И то и другое, похоже, исходит из конца пустого коридора, расположенного за углом. Однако, в отличие от моей комнаты, в этих длинных позолоченных стенах нет окон. Свечи в канделябрах потухли. Я все же прислоняюсь к двери, упираясь щекой в дерево.

Я останусь здесь, стоя на коленях на этом твердом полу, пока Одесса не вернется за мной. Если понадобится, я буду жить здесь бесконечно долго.

Серебряный свет пульсирует ярче, музыка становится громче, диче, и к ней присоединяются глубокие голоса. Женский смех. Я стараюсь не обращать на него внимания. Я стараюсь считать каждый вдох легких и удар сердца, пытаясь заставить себя проснуться. Это не реально.

И тут — когда музыка достигает пика в причудливом крещендо — появляются фигуры.

У меня открывается рот.

Человеческой формы, они парами вальсируют за углом, их тела полупрозрачны и светятся. Их десятки. Серебристый свет льется с их кожи, с пышных кружев платья одного, с толстых кандалов на запястьях другого. Цепи волочатся за ним, когда он поднимает над головой женщину в лохмотьях. Двое мужчин в туниках играют на скрипках на плечах, а позади них дева с идеальными локонами крутит безупречный пируэт.

Никто не замечает меня, пока они прогуливаются по пустому коридору, смеются, празднуют, прежде чем первый из их каравана проносится сквозь стену и исчезает. Я с ужасом смотрю, как остальные скользят мимо, уже не веря, что мое подсознание стало ясным. Я больше не уверен, что вообще сплю. Никогда прежде я не вызывала духов — настоящих духов — в своих снах.

Музыка стихает вместе со скрипачами, но последний из призраков — поистине прекрасная женщина с облаками полупрозрачных волос — продолжает кружиться, восторженно смеясь, когда шлейф ее платья взметается по полу. Он оставляет мягкие круги в пыли. Но как только ее рука проскальзывает сквозь противоположную стену, ее взгляд натыкается на мою дверь. На замочной скважине.

На мне.

Ее улыбка исчезает, и я отшатываюсь назад, в сторону, но уже слишком поздно: низко наклонившись, она закрывает замочную скважину единственным прищуренным глазом. Черное пятно на фоне моего зрения.

— Te voilà27, — шепчет она с любопытством, наклоняя голову.

Ее слова — последнее, что я слышу перед тем, как потерять сознание.

Вот и ты.

Все еще свернувшись в позу эмбриона, я просыпаюсь от того, что надо мной склонился незнакомый мужчина. Вздрогнув, я отшатываюсь, но что-то в его улыбке — в разрезе темных глаз, в оттенке янтарной кожи — кажется мне знакомым.

— Добрый вечер, звездочка, — промурлыкал он. — Надеюсь, ты хорошо спала?

Когда он протягивает большую руку, чтобы помочь мне подняться, я в замешательстве смотрю на него.

— Кто… кто вы?

— Лучше спросить, — он наклоняет голову, его кошачьи глаза все еще изучают мое лицо, — кто ты?

Вздохнув, я перевернулась на спину и уставилась в потолок в знак покорности. Или, по крайней мере, мне кажется, что я смотрю в потолок. Слишком темно, чтобы различить что-то, кроме силуэта мужчины. В коридоре за его спиной кто-то зажег канделябр, и золотистый свет рассеивается на его темных волосах и широких плечах. На его лицо падает тень.

За окном все еще грохочет жалкий гром.

Я больше никогда не увижу солнца.

Разочарование накатывает резко и внезапно от осознания несправедливости всей этой ситуации. Безнадежность. По крайней мере, на этот раз ложь дается мне легче.

— Меня зовут Козетта Монвуазен, но, полагаю, вы это уже знаете.

Он насмехается.

— Ну что вы, мадемуазель. Нам предстоит стать большими друзьями, нам двоим. Вы, конечно, можете назвать свое настоящее имя?

— Козетта Монвуазен — мое настоящее имя. — Когда он ничего не говорит, а только поднимает брови с неопределенно забавным выражением, я огрызаюсь: — Ну и что? Я сказала вам свое имя. Теперь этикет требует, чтобы вы сказали мне свое.

В ответ он смеется и обхватывает холодными пальцами мое запястье, поднимая меня в воздух, словно я ничего не вешу, словно я и есть ничто — не плоть и не кость, а эфир. Te voilà. Я застываю от навязчивой мысли, от зловещих слов бесплотной женщины, и события сегодняшнего утра возвращаются ко мне в тошнотворной спешке. Призраки.

Они не были настоящими, быстро говорю я себе.

Идеальная расщелина отмечает подбородок мужчины, когда он опускает меня на ноги.

— Боже, Боже, а Одесса говорила, что вы милая.

— Вы знаете Одессу?

— Конечно, я знаю Одессу. Все знают Одессу, но, увы, я знаю ее больше, чем