Алая Вуаль - Шелби Махёрин

из старейших во всем мире, наполненный жителями всех размеров, форм и… О, да поторопись же ты, правда?

Она оттаскивает меня от заведения слева от нас, где витки бархатной ткани украшают каждую балюстраду24, а из дверей, выкрашенных в черный и золотой цвета, льется призрачная музыка. Из глубины зала доносится смех публики. Звук настолько леденящий, настолько завораживающий, что я не могу не остановиться, чтобы прислушаться.

Однако мое тело холодеет, когда в музыку вплетается женский крик.

Пронзительный, леденящий кровь крик.

Одесса крепко сжимает мою руку, когда я бросаюсь к дверям.

— Ах, ах, ах, — снова тикает она, как раз когда женский крик заканчивается в такт музыке. Тишина поднимает волосы на моей шее. — Любопытство убьет кошку в Реквиеме, и никакое удовлетворение не вернет тебя обратно.

— Но она…

— Тебе уже не помочь, — заканчивает Одесса, увлекая меня за собой. — Идем. Ты можешь идти по своей воле, или один из моих стражников понесет тебя. Иван, в частности, не получит большего удовольствия. — Она указывает на худощавого темнокожего мужчину позади нас. Его взгляд угрожает насилием. — Выбор, конечно, за тобой.

Что за магия?

Доносится до меня голос Эванжелины, когда мы с Иваном смотрим друг на друга. Худший вид магии, дорогие. Абсолютно худший вид. Та, что требует крови. Требует смерти.

Его губы медленно кривятся, обнажая клыки.

Точно.

Я тяжело сглатываю и заставляю себя двигаться, не обращая внимания на странное ощущение в животе. Потому что мне нужно сосредоточиться. Потому что я не очарована этим мрачным и жутким местом, и эта одышка в груди означает, что я, вероятно, вот-вот упаду в обморок. Да. Я вот-вот упаду в обморок, и если бы Эванжелина действительно была здесь, она бы посоветовала мне вправить мозги, пока я не потерял сознание.

Однако когда я делаю следующий шаг, то боюсь, что может быть слишком поздно.

Темная жидкость сочится вокруг моего ботинка из мха между булыжниками — темная жидкость, тревожно похожая на кровь.

С тоненьким вскриком я отпрыгиваю в сторону, сталкиваясь с грудью Ивана и едва не вывихивая локоть. Он не слишком мягко отталкивает меня вперед, и когда я снова смотрю вниз, кровь просачивается и по его сапогам. За нами по улице тянется след наших алых шагов.

— Это что, земля в крови? — спрашиваю я в тревоге. — Как такое возможно?

— Это не так, — резко отвечает он. — Посмотри еще раз.

Конечно, мох больше не кровоточит, а след от шагов исчез.

Как будто его вообще не было.

Когда я недоверчиво задыхаюсь, он снова подталкивает меня вперед, и мне ничего не остается, как спотыкаться вслед за Одессой, качая головой и брызгая слюной. Потому что я видела их — они были там — но, должно быть, все это мне привиделось. Это единственное объяснение. Возможно, на этом острове все иначе, но даже здесь земля не может иметь вен или сосудов. Она не может быть живой, и я…

Я тяжело сглатываю.

Я не могу позволить этому расстроить меня. Крики, кровь, холодные взгляды Вечных — они не могут отвлечь меня от моей цели, а эта цель — защитить Коко от Михаля любыми средствами.

Одесса ведет нас по улице, вымощенной булыжником, где с каждой стороны выстроились маленькие странные магазинчики. Огромные жабы квакают из позолоченных птичьих клеток, живые жуки сверкают в серебряных сахарницах, благовония стоят в вазах из граненого стекла, каждый пучок перевязан черной лентой. В другом магазине продаются флаконы с густой темной жидкостью. Лу-гару, — гласит одна этикетка, написанная шипастым почерком. Он присоединяется к другим, отмеченным как человек, мелузины и Белая Дама.

Мои пальцы задерживаются на флаконе с надписью дракон, и в них снова вспыхивает предвкушение. Или это страх?

Ведь это бутылки с кровью, а за всю мою жизнь только Эванжелина говорила о Вечных. С тех пор я прочитала все книги в Башне Шассеров — все книги во всем соборе, — и ни в одной из них они не упоминаются. Белые Дамы и Лу-гару — да, а также мелузины и случайные лютины, но никогда Вечные.

Нет, эти монстры кажутся… новыми.

Я отпускаю бутылку и заставляю себя идти дальше.

Или, возможно, очень, очень старыми.

Всегда спите в сумерках, дорогие… всегда читайте молитвы…

Знакомый стих плывет вокруг нас на Октябрьском рынке, путаясь с бродячими кошками на улице. Одна приседает за жабами, а другая нагло мяукает на продавца. Еще две наблюдают за трехглазой вороной на своем насесте, совершенно неподвижные, только хвосты подергиваются. Я спешу догнать Одессу.

— У вас на Реквиеме проблемы с крысами?

Она с отвращением смотрит на соседнего табби.

— Крысы — это не проблема.

— Значит, эти кошки не домашние?

— Скорее, это нашествие. — Когда я продолжаю недоуменно смотреть на нее, она вздыхает и огрызается: — Они появились на острове несколько месяцев назад. Никто не знает, как и почему — они просто возникли за одну ночь, и никто не осмеливается их убрать.

Я приседаю, чтобы погладить по голове длинношерстного котенка.

— Почему?

— Кошки — хранители мертвых, Селия. Я думала, все это знают.

Я замираю на полуслове. Я этого не знала, но почему-то признаться в этом Одессе — все равно что признаться в серьезном недостатке характера. Поспешно убрав руку, я меняю тему.

— Я не понимаю. Как никто не мог знать об этом острове?

— Михаль, — просто говорит Одесса, отталкивая котенка. — Он любит свои секреты, кузина, и этот он охраняет ревностно. Никто не знает о Реквиеме, пока он сам этого не пожелает, и даже тогда они редко знают долго.

— Что это значит?

Но прежде чем она успевает ответить, из переулка впереди высыпает горстка Вечных, преграждая нам путь, а торговцы по обе стороны от нас разбегаются. Одни приседают у своих телег в качестве защиты, другие бегут в свои лавки; страх светится в их глазах так же ясно и ярко, как кристаллы в витринах. Мой желудок сжимается, когда Иван появляется у меня за спиной.

— Не двигайся, — бормочет он.

Не проблема.

Однако Одесса снова поднимает подбородок — совершенно невозмутимо — и укоризненно машет рукой Вечным.

— Bonsoir, mes amis25. Похоже, вы сбились с пути.

Высокий, грозный Вечный с огненно-рыжими волосами и зелеными глазами наклоняет голову, рассматривая нас. Его взгляд кажется мне холодным и древним, а за его спиной стоят его спутники и молчат.

— Кто она? — тихо спрашивает он.

— Это, — говорит Одесса, — не твоя забота, Кристо.

— Думаю, моя. — Он указывает длинным обвиняющим пальцем позади нас, его губы слегка кривятся. — Кошки следуют за ней.