Крыса в храме. Гиляровский и Елисеев - Андрей Добров

– Да.

– Кому?

– Охраннику.

– Хорошо. Садись. – Я указал на стул.

Коля сел.

– Я тебе задам вопрос, а ты хорошенько подумай, как ответить, потому что дело серьезное.

Коля кивнул.

– Представь себе, Николай, что я выгнал тебя из дома. Ну, что ты насупился сразу?

– За что, Владимир Алексеевич?

– Ну, например, ты нагрубил Марии Ивановне.

– Да никогда!

– Погоди! – сказал я с досадой. – Просто представь, что ты, например, сбежал из этого дома. Представил?

– Нет, – ответил Коля. – Зачем мне сбегать? Мне тут хорошо. А как же книжки, как же моя работа у вас?

– Да можешь ли ты хоть на минуту просто включить свое воображение! – воскликнул я.

– Ну, хорошо, – нахмурился Коля, – представил.

– Скажи, куда ты пойдешь? Где ты будешь ночевать? Чем будешь кормиться?

– Я не знаю, – ответил Коля, а немного подумав, добавил: – Может быть, обратно вернусь посуду мыть, хоть мне это сейчас уже и не по нраву. Или устроюсь учеником в типографию. Или в редакцию какую. Навыки есть.

– Слишком ты правильный парень, – вздохнул я. – Никакой помощи мне от тебя не получится.

– Как это – никакой помощи, – обиделся Коля.

– Погоди! Я же говорю про одно конкретное дело! Ладно, извини, не обижайся. Лучше свари мне кофе покрепче, да не как в прошлый раз.

– А в прошлый раз вы сами виноваты, – пробурчал Коля. – С девчонкой этой. Кстати, как она, не знаете?

Я с насмешкой посмотрел на своего секретаря.

– Понравилась?

– Скажете тоже! – покраснел Коля. – Просто интересно.

– Не знаю, где она сейчас, но, думаю, с ней все в порядке.

– А парень этот – ее ухажер?

– Нет, скорее товарищ.

– Това-а-арищ… – Коля встал и направился на кухню.

Я же быстро просмотрел сделанные записи и задумался – действительно, в последние дни все чаще всплывало зловещее слово «охранка». Не пора ли обновить одно старинное знакомство?

Почти двадцать лет тому назад судьба свела меня с офицером Жандармского корпуса, рассудительным малороссом Дмитрием Владимировичем Слободянюком. Вероятно, это был уникальный в охранке человек – совершенно не похожий на тех держиморд, какими мы обычно представляем себе жандармов. Только как с ним связаться – если он вообще продолжил службу в Москве?

– Коля! – закричал я.

– Ну чего? – Мой юный секретарь возник в дверях кабинета с чайником в руке. – Еще даже на огонь не поставил.

– Бог с ним, с кофе, – сказал я. – Сейчас я напишу еще одну записку, а ты – отнеси. Не побоишься?

– Куда нести?

– В Большой Гнездниковский. Там есть вход в Сыскное отделение, а с другой стороны – в Охранное.

– Ого!

– Вот тебе и «ого»! Найдешь дежурного на первом этаже и спросишь, служит ли еще там Дмитрий Владимирович Слободянюк. Мол, его разыскивает старый знакомый. Но моего имени не называй. И близко к дежурному не подходи. Будь настороже. Если тебе ответят – да, есть такой, передай это письмо. И сразу – домой.

– А если нет такого?

– Сразу уходи, – сказал я. – И письма допрежь не показывай. Все понял?

– Понял.

– Иди. А кофе я сам сварю.

Коля умчался, а я пошел на кухню и задумался у плиты – как отреагирует на мое послание Слободянюк? Хорошо, если бы он сделал так, как я написал! Вот уж посмеюсь над Ветошниковым!

Коля Макаров вернулся скоро – я не успел еще даже нарезать бутербродов.

– Ну, как прошло?

– Все нормально, – заявил он, отдышавшись. – Есть такой. Письмо я передал.

– Молодец! На, поешь.

Оставалось только ждать. Впрочем, ожидание это длилось недолго. Через час в дверь позвонили.

Я быстро выглянул на улицу – так и есть, филеры взволнованно переговаривались. Один из них вдруг развернулся и побежал куда-то. Ага, зло подумал я, сработало! И пошел открывать.

– Дорогой мой Владимир Алексеевич! – добродушно сказал стоявший в дверном проеме высокий полный мужчина в очках и мундире жандармского офицера с полковничьими погонами. – Сколько лет, сколько зим!

– Да уж почти двадцать минуло, – ответил я, пожимая протянутую руку. – Входите, Дмитрий Владимирович, не жарко вам в этом мундире?

– Во-первых, на улице уже прохладно, а во-вторых, я сделал все, как вы просили. Не знаю только, зачем вам это понадобилось? Неужели вы хотели произвести впечатление на тех двух филеров, которые дежурят под вашими окнами?

– Заметили?

– Конечно! Чьи они? Наши? Из Летучего отряда?

– Нет, – ответил я. – Это соседские, тоже из Гнездниковского.

– А, стало быть, сыскные? – кивнул Слободянюк, проходя вслед за мной в гостиную. – Что же вы такого натворили?

– Расскажу, Дмитрий Владимирович, если интересно. Но, честно говоря, я взял на себя смелость пригласить вас в гости не из-за них, а по другому вопросу.

– Так-так, – сказал полковник, усаживаясь на предложенный стул. – Уже интересно. К сожалению, не смогу долго гостить у вас – через час я должен вернуться. А ведь хочется посидеть, вспомнить молодость, ту историю с крушением поезда. Удалось вам тогда найти убийцу?

– Я точно узнал, кто стрелял в поезде, но этот человек исчез, оставил меня и моего товарища в дураках. Впрочем, преследовать его, как вы помните, было затруднительно.

– Да, – пожевал губами полковник, – это был кошмар… Столько человеческих душ загублено! Такая катастрофа!

– Я несколько недель не мог есть мяса, – вспомнил я.

– Да, вы же тогда участвовали в извлечении тел погибших из промоины.

Мы еще немного поговорили о знаменитой Кукуевской катастрофе, случившейся в ненастные июньские дни 82-го года.

– Кстати, – Слободянюк указал в окно, – помните, тогда тоже сначала долго стояли жаркие дни, а потом начался настоящий потоп.

– Дмитрий Владимирович, – я решил перейти непосредственно к делу. – Я хотел бы поговорить с вами о событиях таких же далеких, но при которых я не присутствовал. А вы могли про них слышать.

– Так? – сверкнул на меня стеклами очков Слободянюк.

– Пятнадцать или более лет назад Охранное отделение арестовало членов студенческой революционной группы, которые собирались в особняке на Тверской – там, где сейчас Елисеев построил свой магазин.

– Пятнадцать или более… – пробормотал полковник, задумавшись. – Знаете, Владимир Алексеевич, в то время, помнится, существовали сотни подобных ячеек. И нам было дано задание резко сократить их активность. Боюсь, сегодня я уже не вспомню какой-то отдельной группы.