Господин Малоссен - Даниэль Пеннак

– Мадам Коррансон? Жюли Коррансон?

– Да, это я.

У пресс-секретарши даже дыхание перехватило. Она должна была догадаться, что речь шла не о какой-то там женщине…

– Господин Барнабу хотел бы с вами встретиться. У меня для вас сообщение.

Пресс-секретарша протянула Жюли небольшой плеер, помогла надеть наушники и растворилась в толпе.

Жюли улыбнулась, хотя ей было совсем не весело.

– Ох уж этот Барнабе с его тайнами, – прошептала она.

И Барнабе заговорил прямо ей в уши:

– Жду завтра утром, Жюльетта, ровно в восемь.

«Ох уж эта его пунктуальность…», – подумала Жюли.

Затем последовал адрес: парижский офис старого Иова, на Елисейских Полях.

– Никому не сообщать, Жюльетта, я на тебя рассчитываю.

И еще одно предупреждение:

– Приходи одна, иначе встреча не состоится. Голос не изменился.

Сам он – тоже.

«Он меня уже утомляет», – подумала Жюли, которой только этого утомления сейчас и недоставало.

Это не твоя вина, Жервеза.

Ее не было дома.

В то время, когда Шестьсу Белый Снег доверял свои последние слова ее автоответчику, Жервеза находилась совсем в другом месте. Она всю жизнь будет упрекать себя за это, понимая вместе с тем, что ей не в чем себя упрекнуть. Но culpa[12]была ее фирменным знаком, как сказал бы Тянь, ее отец.

– Это не твоя вина, Жервеза.

Из всех ласковых слов, которыми Тянь убаюкивал ее в детстве, именно эта фраза вспоминалась ей чаще всего:

– Не твоя вина, Жервеза.

– А чья же тогда?

Инспектор Ван Тянь так никогда и не смог ответить на этот вопрос. Он и сам всю свою жизнь честного полицейского провел в поисках ответа.

– Чья же вина, Тяньчик?

– Хороший полицейский не судит, Жервеза, он ищет того, кто это сделал. Судить – это дело судьи.

– А зачем же тогда полицейский ищет?

– Чтобы ограничить бойню. В принципе.

Стараясь ограничить бойню, инспектор Ван Тянь сам поплатился головой.

* * *

В то воскресное утро, ровно в одиннадцать, пока растворяли «Зебру», полицейская монахиня, в которую обратилась Жервеза после гибели Тяня, искала того, кто это делал.

Того, кто похищал ее девиц.

И убивал их.

Того, кто крал ее курочек и резал их живьем.

«Ее курочки». Еще одно из словечек Тяня.

– Носишься со своими курочками, совсем забросила старого папочку.

– Мой старый папочка предпочел бы, чтобы я забросила своих курочек?

Теперь Тяня не стало, и Жервезе самой приходилось искать того, кто это делал: таскал ее курочек, резал их живьем и снимал на пленку, как они мучаются.

Потрошитель-скопофил, живодер, одним словом.

«Культурное веяние Нового Света», – сказал бы Тянь.

Жервеза рассчитывала взять этого потрошителя-скопофила уже сегодня утром.

Инспекторы Адриан Титюс и Жозеф Силистри разделяли это нетерпение:

– Он попался, твой живодер, Жервеза, мы его сцапаем!

– Тепленьким возьмем!

– Стручок спрятать не успеет.

Инспекторы Титюс и Силистри умели поднять ей настроение.

– А Мондин? – спросила она.

– Цела останется твоя Мондин.

– Разве что вспотеет от напряга больше, чем обычно.

С помощью Мондин, лучшей осведомительницы Жервезы, инспекторы Титюс и Силистри выявили все норы живодера, неделями просиживая в засаде, изучили все возможные пути доступа, остановились на водостоках, наметили маршрут, по минутам рассчитали выход на цель, перекрыли все лазы. Они всюду следовали за Мондин, которая не только раскрыла им все ходы и выходы, но и храбро предложила себя в качестве приманки. А так как она была, ко всему, еще и стриптизершей, им довелось пересмотреть все ее номера, от публичного разоблачения до раздеваний для одного. Они записывали ее воркования по телефону, наставили жучков чуть ли не под матрас, не без зависти наблюдали экстаз клиентов, дурея от жара ее дыхания. Сердце добропорядочного семьянина начинало учащенно биться у них в груди, когда они составляли свой ежедневный отчет. Мондин засветилась везде, где можно и нельзя. В итоге инспекторы Титюс и Силистри даже присутствовали при том, как ее сняла шайка живодера. Тихо, быстро, нагло. Миссия выполнена.

В то воскресное утро они были здесь все втроем, в подвале, чтобы не дать ее зарезать.

Жервеза спиной к стене, справа от двери, без оружия.

Силистри слева.

Титюс напротив.

Титюс и Силистри нервно перебирают четки.

На замке – пластиковый заряд.

Никаких мобильников, никаких раций. Ни самой короткой уловимой волны, полный штиль. Остается рассчитывать только на точно выверенное время. Надеяться, что отряды инспектора Карегга и дивизионного комиссара Кудрие сторожат выходы из норы. Надеяться, что полицейские сольются с фонарями и что «скорая» не похожа на «скорую». Перечисление деталей – это агония надежды. Никогда ничего не получится, если задумываться над тем, что требуется для того, чтобы все получилось. Они здесь, у этой двери, сейчас, именно в этот момент, когда надо неотложно перестать думать. Они не слышали, что происходило внутри этого помещения, снабженного плотной звукоизоляцией, скрадывающей вопли истязаемых. Оставалось лишь надеяться, что они не ошиблись в своих расчетах, что они не опоздают, что не придется собирать Мондин по кусочкам. Они перебирали четки, отмеряя молитвой время. Замок взорвался, как и предполагалось, на выдохе третьего «Отче наш»: «Но избави нас от лукавого».

– Аминь!

Взрыв, дым, дверь – в прах, Титюс и Силистри уже внутри, пушки наголо:

– Полиция! Затем – Жервеза.

Сцена классическая: все – кто в чем, кто на ком, с голым задом и затравленными глазами.

– Не двигаться!

– Руки за голову!

– Отойти от дверей!

– На пол!

– Одно движение – стреляем!

Титюс и Силистри разбирались в куче нагих торсов, раздавали шлепки, укладывали тела на пол, отчаянно разыскивая Мондин. Они не сразу нашли ее, отвлекшись на то, что показывал экран видика на противоположной стене: Мондин обдирают живьем, хирург уже держит в левой руке обрезок ее кожи. На мгновение им показалось, что пытка проводилась в другой комнате или что Мондин уже была мертва, и они присутствовали при воспроизведении.