Табу - Жасмин Майер

— А тех всех уволил?

— Ну а как же? Хорошо живой остался.

Бегу, не разбирая дороги, к выходу. В голове от мыслей тесно.

Удары нанесены с профессиональной точностью. На лице, чтобы видно было. И по ребрам, чтобы больно было по-настоящему. Без случайных и опасных травм. Без уродующих внешность царапин, швов или разрывов.

Прыгаю в первую попавшуюся машину, где скучает припарковавшись у бордюра таксист. Не споря, соглашаюсь на баснословную цену. Достаю телефон. Знаю, что трубку она не возьмет. Но не сказать — я ей тоже не могу.

«Ксень. Я его и пальцем не коснулся. Пожалуйста, верь мне…».

«Ксеня, на том стадионе оказалось полным-полно камер. Я не знал об этом. Должен был, но не знал… Мне очень-очень жаль».

— Э-э-э, — тянет таксист, замечая количество ментов в узком проезде.

Мигалки и черно-белые машины я тоже замечаю еще издали. Столпотворение, как будто стреляли в президента Кеннеди, такая вокруг шумиха.

— Я тут выйду, не подъезжайте.

Сую таксисту деньги и выбегаю около соседнего дома. У страха глаза велики. И машин здесь все-таки не так много, как казалось вначале.

Хуже всего то, что работа, похоже, уже окончена. Или близка к окончанию. Часть служивых пасутся возле булочной с кренделями в одной руке и кофе в другой.

Меня никто не останавливает у железных ворот, а внутри вижу, что участок между синими елями огорожен лентой. Кручу головой. Но ясно и так — это место не просматривается никакими камерами. Ели дают отличную защиту от случайных наблюдателей. А отцу не нужны были свидетели подставного избиения, такого громкого разоблачения он бы не допустил.

Сломя голову, через сквер мимо памятника, бегу в сторону стадиона. Детей нет, только парни в форме. Они выходят из невразумительного домика, больше похожего на раздевалку. До тех пор, пока двери не захлопнулись, вижу, как внутри горят и мигают десятки лампочек.

За моей спиной облупленные, с выцветшими крышами дома-общежития, и я так привык к их горестному внешнему виду, что не учел, что на красавце-стадионе все будет по последнему слову техники.

Это моя ошибка. Всецело моя. Она доверилась мне, а я вот так подставил ее.

Тимофей Палыч выходит из коморки последним, закрывает дверцу на ключ. Выглядит седой директор встревоженным и взволнованным. Такого количества полиции у него в интернате, наверное, еще не было.

Вот и все.

Записи у них.

Я опоздал.

Ярко светит солнце, но мне нестерпимо холодно. Телефон молчит. Она проклянет меня, но я должен быть рядом с ней, когда это произойдет.

Когда мой отец, узнает.

Нельзя оставлять ее наедине с ним. Не после того, как я на собственной шкуре узнал, каким он может быть, когда разозлится.

Но и сбежать от Палыча я так просто не могу. Я оставил ему детей, свалил в разгар рабочего дня, а теперь по моей вине в интернате еще долго будут идти обыски. Уверен, отец отыграется на учреждении по полной, чтобы меня вышвырнули на улицу, как он и грозился.

Седой директор замечает меня на пустой трибуне. Поджимает губы.

Да, мое появление в его интернате — одни сплошные неприятности. Палыч поднимается по ступенькам и с тяжелым вздохом опускается рядом.

— О-хо-хо, — вздыхает он. — Надо было, что ли, раньше сказать, чей ты сын, Тимур. Я бы хоть не выглядел дураком в их глазах.

— Простите.

— Нет, я, конечно, сразу догадался, что ты не лыком сшит, — продолжает Палыч. — Сначала Ксения Михайловна к тебе приезжает, потом… Он сам пожаловал! К тебе! Просто не думал, что ты часть семьи. Даже представить не мог… Ну ты кашу и заварил, Тимур. Не знал разве, что перед локомотивом дорогу лучше не перебегать?…

Вот, что это за ощущение. Точно.

Долгие растянувшиеся на часы секунды неминуемой гибели. Как будто я стою на рельсах, а в лицо мне несется на полных порах дышащий дымом локомотив. А меня парализовало от ужаса, так что вряд ли я спасусь, и уже земля под ногами гудит и трясется.

— Простите, — только и могу повторить я. — Я должен был сразу вас предупредить, что со мной будет непросто. Но я так хотел эту работу… Футбол часть моей жизни, а тренировки с учениками стали лучшим, что случалось в моей профессиональной карьере после травмы. Я понял, что мог бы посвятить этому жизнь, плевать даже на заработок, но, к сожалению, из-за меня у вас будут только одни проблемы…

— Это точно, — вздыхает Палыч. — Странный у тебя отец, Тимур. Я бы гордился таким сыном, а он… Обыски зачем-то устраивает. А на губе у тебя что? Откуда?

Я коснулся запекшейся крови. Вдруг почувствовал себя одним из воспитанников Палыча, которые возвращались к нему, бывало, после выходных дома с синяками и кровоподтеками. Палыч ненавидел взрослых, которые поднимали руку на детей. Хоть я сам давно не был ребенком, для седого директора разницы не было.

Но этот кровоподтек теперь портил мою репутацию. Даже в глазах Ксении, что уж говорить о Палыче. Наивным он не был, понимал, что и дети могут дать сдачи.

— Я не бил его, — прямо сказал я. — Не знаю, кто это сделал с ним, но точно не я.

— Не волнуйся, я тебе верю, Тимур. И догадываюсь, что никто из наших не сделал бы этого. Вот так… На взрослого мужика полезть? Но сути дела это не меняет. Менты нас теперь трясти будут долго. Жаль мне твоего отца, Тимур. Совсем он не знает, какой ты человек. И что от жизни хочешь.

— Знает. Я миллион раз ему говорил, но ему плевать на мои желания.

23-1

— Знаешь… Тебе все равно уйти от нас придется, Тимур. Не спорь. Так лучше будет, но ты не расстраивайся. Впереди лето. Все равно ребят в интернате не будет. Я их на лето в Ригу обычно увожу. Там спортивный лагерь в лесу возле моря. Воздух там потрясающий. Правда, зарплата низкая. А требуют взамен очень много. Детей надо развлекать, в футбол, волейбол с ними каждый день играть. Зарядку по утрам, эстафеты по вечерам, «веселые старты» на выходных. А я уже стар для всего этого… Вот бы где молодого тренера найти. На лето. Которого бы ничего в стране не держало, чтобы он мог на три месяца уехать. Не знаешь такого?

Слушаю его и лишний раз вдохнуть боюсь.

— А разве я могу?…

— А отчего ж не можешь? Рига это не Россия, это Латвия. Твой отец не дотянется. Да и дел у него по горло без тебя будет, выборы ведь на носу.

Сижу огорошенный новостью. Сбежать. Получить второй шанс. Показать себя. Шаг за шагом выстраивать новую жизнь. Сам ведь говорил, что готов. За копейки. За еду, лишь бы работать.

Вот только разве меня ничего в стране не держит?

Если я сбегу, кто выступит щитом для Божьей Коровки? Реальность снова касается ледяными пальцами горла. Пробегается по позвоночнику липким ощущением страха. Записи-то ведь уже изъяли, а полицейских ждет интересное видео.