Моя Мия. На осколках первой любви - Лина Коваль

больше похоже на удар под дых.

— Мирон, — шепчу, всхлипывая. — Не надо, пожалуйста.

— Почему? — отзывается он, проникая пальцами под волосы и ласково поглаживая шею.

Мотаю головой.

— Пожалуйста…

— Не могу, — хрипит он через усилие. — Ты такая… — вздыхает тяжело. — Вкусная. Как сахар, сладкая. Весь день об этом мечтал…

Твою мать.

Ещё раз целует, проникая горячим языком глубже, будто сейчас сожрёт и кусочка не оставит. Пытаюсь забрать внутрь воздуха побольше, но не получается.

Сдаюсь совсем ненадолго, позволяя Мирону делать всё, что заблагорассудится.

Я ведь любила его всю жизнь… Считала, что это навсегда.

Да о чём же я?

И сейчас его люблю. Наверное.

Я поклялась его забыть, оставить, с мясом вырвать из окровавленного сердца. Практически, смогла. Вот-вот получится. Я чувствую.

А он?

Может, и вправду говорят, чтобы обрести, надо отпустить?..

Его губы такие мягкие… Не такие, как в четырнадцать, неумелые. Мирон превратился в мужчину, который точно знает, как надо целовать, чтобы захотелось большего.

А я, кажется, хочу, — взрывается мысль в помутнённом сознании. Бабочки внизу живота вновь оживают.

Ладонь Мирона по-хозяйски располагается на моей ягодице. Сжимает несколько раз, выбивая всхлипы изо рта. Затем спускается чуть ниже, оглаживая нежную кожу, подцепляет под коленкой и укладывает на плоский тугой живот.

От бесстыдного ощущения твёрдости под лодыжкой отчаянно сдавливаю широкие плечи.

Каждую секунду, каждое мини-мгновение, уговариваю себя откинуть все мысли и наслаждаться близостью его тела…

Я не знаю, что это… Желание вернуть ему пинок под зад, которым он меня щедро наградил в машине в ночь, когда признался в любви к своей официальной девушке, или возникший вдруг из ниоткуда здравый смысл, но я вдруг отстраняюсь и прикрываю влажные требовательные губы ладошкой, которую Громов тут же нежно целует.

— Мир, послушай.

Настойчивая ладонь продолжает сжимать моё бедро.

— Да что с тобой? — подскакиваю.

— Ш-ш-ш… Разбудишь.

Кивает на дверь, напоминая про Галину Сергеевну.

— Какая муха тебя укусила, Громов? — шиплю, одёргивая футболку.

— Хрен знает.

— Иди на свою кровать, — толкаю.

— Эй, я не пойду.

— Значит, туда пойду я.

Пытаюсь перебраться через него, но теперь оказываюсь сверху.

— Не уходи, — вздыхает он умиротворённо.

В комнате темно, но я чувствую, что улыбается. Нежно обнимает, расположив ладони на спине.

— Я там буду спать, — совершаю ещё одну попытку подняться.

— И оставишь меня? Мне, вообще-то страшно, — давит смешок.

— Ты врёшь.

— Не-ет, Сахарок. Я правду говорю. Мне без тебя будет страшно спать одному.

Ну, и что я должна делать? Послать его?

Пытаюсь вернуть на место мозги и решительно сдираю со своей задницы мужские руки:

— Тогда спи, — говорю, скатываясь на подушку.

Отворачиваюсь к стенке и складываю ладошки под голову. Кусаю растерзанные губы, как сумасшедшая.

Сердце ядовитой иглой колет разочарование, но так ведь правильно?

— Спокойной ночи, — говорит Мирон, прижимаясь к моим лопаткам грудью.

Целует за ушком и… вырубается в ту же секунду, а я практически до утра пытаюсь заснуть. А когда открываю глаза, слышу неприятный звук за окном.

Возможно, для кого-то рёв грейдера после однодневного заточения и покажется прекрасной песней… Но это буду не я.

— Просыпайся, соня, — слышу ласковый голос над головой.

Зажмуриваюсь.

Боже.

То, что произошло ночью — не сон.

Громов меня целовал. Я отвечала. Он лапал мою задницу, а я чувствовала, насколько каменный у него член.

Член, который встал на меня…

— Дорога расчищена. Сейчас позавтракаешь и выдвигаемся домой, а то твой отец порвёт меня на татарский флаг.

— Домой… — повторяю осознавая.

Пока Мирон прогревает машину, быстро одеваюсь, завтракаю манной кашей и прощаюсь с Галиной Сергеевной. Она подмигивает и приглашает приехать в деревню летом.

Обещаю навестить, конечно.

— Я поговорил с водителем из города. Типография действительно находится за лесополосой и заезд с другой стороны, — говорит Громов, придерживая для меня дверь.

— Сегодня воскресенье, — щурюсь от слепящего снега повсюду и усаживаюсь в машину.

— Ну и что? — хмыкает он. — Двадцать первый век. Даже «Почта России»… хм… всего с одним выходным работает.

— «Почта России»… — ворчливо передразниваю и слежу за тем, как Мир размещается рядом.

Находиться с ним наедине после ночи немного странно… Тем более, его поведение разительно отличается от вчерашнего.

Он снова стал собой. Таким, как был до поездки в Европу.

— Мне нравится твоя куртка, — вдруг улыбается Мирон.

Опускаю голову, чтобы понять, о чём он? Куртка как куртка.

— Серебро делает тебя ещё прекраснее.

— Спасибо, — пытаюсь держать серьёзное лицо.

— Пожалуйста.

Подумав пару минут, решаю, что пусть он наконец-то стал прежним Громовым… Я-то теперь другая. И уж точно не собираюсь отмалчиваться.

— Что это было? — спрашиваю, как следует набрав воздуха в лёгкие.

— Что?

— Ночью…

— А что было ночью?.. — удивляется наигранно.

Поворачиваюсь к нему и вознаграждаю гневным взглядом.

— Ты издеваешься, да?

Мирон посматривает на меня сначала шутливо, затем хмурится.

— Давай обо всём поговорим чуть позже.

— О чём?

— О нас, — пожимает плечами.

— О нас… — пробую на вкус его слова и взрываюсь. — Нет никаких нас, Громов.

— Есть, конечно.

— Нет…

Сверкнув прозрачными глазами, Мирон снова смотрит на дорогу. Несколько раз его плечи поднимаются, словно он хочет что-то сказать, но не решается.

Гордо задрав подбородок, отворачиваюсь к окну.

— «О нас» у меня будет с парнем, который полюбит меня безусловно, — как бы между прочим сообщаю.

— Так не бывает, Сахарок, — ласково отвечает.

Вспыхиваю от прозвучавшего вслух прозвища. При свете дня от воспоминаний заливаюсь краской и молюсь, чтобы он не посмотрел в мою сторону.

— Бывает, — возражаю.

— Нет… Это всё херня из интернета, Мия. Никто. Никого. Не любит. Безусловно.

— Пф-ф… — вздыхаю тяжело, разглядывая ровные ряды елей за окном.

— Когда знаешь эту биологическую истину — жить становится проще. И не нужно искать то, чего нет.

— Но… почему? — поворачиваюсь, вонзаясь взглядом в задумчивое лицо. — Вот взять родителей. Они ведь любят детёнышей безусловно?

— Ничего подобного. Каждый родитель видит в ребёнке себя любимого и радуется своему бессмертию. Так называемый закон Сансары. Слышала песню Басты?! «Нас просто меняют местами».

— Слышала, конечно.

— То же самое в отношениях. Все ценят комфорт. Секс. — Многозначительно посматривает. — Выгоду. Можно сколько угодно брать, всё, что даёт тебе человек и радоваться тому, что он любит тебя «безусловно», но настанет такой момент, когда он скажет тебе, что задолбался. Потому что любовь всегда упирается в условия…

— Условия в любви? — усмехаюсь. — Ты смеёшься надо мной, Громов?

— Нет, я вполне серьёзно.

— И какие условия в твоей «любви» с Ладой?

Мирон поджимает губы, ладони отчётливее стискивают руль.

Ему не хочется говорить о своей девушке. Эта мысль смертельно колется прямо в сердце.

Даже после всего, что произошло ночью…

Покачав головой,