Белая масаи. Когда любовь сильнее разума - Коринна Хофманн

совершить ритуал омовения и заодно набрать воды половине Барсалоя. Иногда мы привозим по двадцать канистр за раз. На эти вылазки расходуется много нашего драгоценного горючего, поэтому я, конечно, выражаю недовольство, но, кроме больших дискуссий, это ни к чему не приводит.

Говорят, этим утром отелится одна из коров. Мы должны присутствовать при этом событии. Едем в Ситеди. Это не федеральная трасса, поэтому я должна быть осторожна, чтобы не наехать на что-нибудь острое. Навещаем сводного брата. Здесь коров собирают по вечерам после выпаса. Мы бредем по кучам коровьего навоза в огромном облаке мух. Сводный брат Лкетинги показывает нам новорожденного теленка. Корова-мать в первый день после родов остается дома. Лкетинга сияет от счастья, пока я сражаюсь с мухами. Мои пластиковые туфли вязнут в навозе. Наш двор без коровы мне определенно нравится больше. Мне совсем не хочется здесь задержи– ваться.

Нас приглашают на чай, и Лкетинга ведет меня в хижину своего сводного брата и его молодой жены. У них двухнедельный малыш. Кажется, жена довольна нашим визитом. Снова много болтовни, но я не понимаю ни слова. Огромное количество мух доводит меня до изнеможения. Когда я пью чай, приходится прикрывать кружку рукой, чтобы не проглотить муху. Голый младенец висит у матери на груди. Тут я замечаю, что ребенок обильно какает прямо в кангу. Я указываю на это женщине. Она смеется, вынимает ребенка, плюет ему на попу и растирает все это дело рукой. Затем дерьмо вытряхивается из канги, и женщина протирает ее песком. Мне страшно подумать, что подобный ритуал происходит несколько раз в день. Я делюсь своими впечатлениями с Лкетингой, но он говорит, что это нормально.

Когда я намекаю, что пора бы домой, Лкетинга говорит: «Это невозможно! Сегодня мы ночуем здесь!» Он намерен остаться с коровой, а его сводный брат собирается зарезать для нас козу, да и его жене после родов нужно мясо. Мысль о том, что мы остаемся здесь, вызывает у меня панику. Конечно, нужно быть благодарной за гостеприимство, но здесь я чувствую себя не в своей тарелке.

Лкетинга и другие воины большую часть времени проводят с коровами, а я тем временем сижу в темной хижине с тремя женщинами и не могу произнести ни слова. Они определенно говорят обо мне. Весело хихикают. Одна ощупывает кожу на моей руке, другая хватает меня за волосы. Длинные светлые волосы не дают ей покоя. У всех бритые головы, украшенные цветными головными повязками и длинными серьгами.

Женщина снова кормит ребенка, а затем протягивает его мне. Я беру его на руки, боясь, что то, что я видела недавно, может повториться на мне. Я знаю, что здесь нет подгузников, но пока не могу ко всему этому привыкнуть. Полюбовавшись ребенком, я с облегчением возвращаю его.

Тут в хижину заглядывает Лкетинга. Спрашиваю, где он пропадал. Смеясь, он говорит, что пьет с воинами молоко. После этого они собираются забить козу и принести нам, женщинам, хорошие куски. Он снова должен принимать пищу в лесу, хотя ему хотелось бы быть со мной. Деревня большая, и здесь слишком много женщин и воинов. Мы ждем около двух часов, пока нам не приносят нашу порцию.

Уже темно, и хозяйка готовит нам мясо. Затем мы вместе с детьми принимаемся за нашу половину козы. Лкетинга с братом съели вторую половину. Насытившись, я выползаю из хижины и присоединяюсь к своим масаи и другим воинам, сидящим на корточках возле коров. Спрашиваю Лкетингу, когда он собирается ложиться. Он смеется: «О нет, Коринна, здесь я не могу спать с женщинами, здесь я сплю с моими друзьями и коровами». Мне ничего не остается, кроме как ползти обратно к женщинам. Это первая ночь без Лкетинги. Мне очень не хватает его тепла. В хижине прямо у моей головы привязаны три новорожденных козленка, которые постоянно блеют. Ночь проходит без сна.

Ранним утром шума и суеты здесь гораздо больше, чем в Барсалое. Нужно доить не только коз, но и коров. Повсюду блеяние и мычание. Женщины и девушки занимаются дойкой. После чая мы наконец собираемся домой. Я почти пьянею при мысли о нашей чистой хижине с едой из супермаркета и о реке. Наш лендровер полон женщин, которые хотят продать в Барсалое молоко. Они рады, что им не нужно сегодня совершать долгий путь пешком. Неожиданно Лкетинга заявляет, что тоже хочет порулить. Я пытаюсь его отговорить, но вскоре мой набор аргументов заканчивается, к тому же женщины, кажется, на стороне Лкетинги. Он вырывает у меня руль до тех пор, пока я в раздражении не останавливаюсь. Он с гордым видом перебирается на водительское место. Женщины аплодируют. Я в отчаянии. Я пытаюсь хотя бы объяснить ему, что такое газ и тормоз. «Знаю, знаю», – урчит он. Я могу разделить его восторг лишь на несколько секунд, потому что через сотню метров уже ору: «Медленнее!» Лкетинга, однако, делает все наоборот. Мы летим прямиком в дерево. Я кричу: «Тише! Левее!» В панике выворачиваю руль перед самым деревом. Мы чудом уходим от прямого столкновения, лендровер карябает ствол крылом, двигатель глохнет.

Я больше не могу сдерживаться. Выйдя из машины, я гневно указываю на вмятину и заодно пинаю эту чертову машину. Женщины верещат, но их тревожит не авария, а то, что я позволяю себе повышать голос на мужчину. Лкетинга стоит совершенно обескураженный. Он не хотел этого. В сердцах хватает он свое копье и хочет идти домой пешком. Он больше никогда не сядет в эту машину! Две минуты назад он был таким милым… Мне становится жаль его. Я разворачиваю лендровер, и, поскольку машина, слава богу, на ходу, прошу Лкетингу вернуться. Оставшийся отрезок пути мы едем молча, а я уже представляю конфуз в Маралале, когда появится mzungu на битой машине.

В Барсалое мать встречает нас с радостью. Даже Сагуна приветствует меня. Лкетинга ложится. Он сильно не в духе – его беспокоят возможные проблемы с полицией, так как у него нет водительских прав. Он в таком плохом состоянии, что я начинаю бояться, как бы он снова не сошел с ума. Я успокаиваю его и обещаю никому ни о чем не рассказывать. Это, мол, моя проблема, и в Маралале мы все исправим.

Я собираюсь пойти на речку помыться. Лкетинга со мной не идет – не хочет выходить из хижины. В общем, я иду одна, хотя мать и ругается. Она боится отпускать меня одну на реку. Она сама сто лет там не была. Тем не менее я отправилась, прихватив канистру для