Размышляя о Брюсе Кеннеди - Герман Кох

Они расположились у границы прилива и выкурили там полпачки «Мальборо-лайт», наблюдали серферов, наслаждались закатом — солнце здесь тоже было крупнее, чем дома.

Домой Мириам вернулась беременной.

Сначала она припарковала «СЕАТ» — нашла местечко на променаде, но не прямо напротив «Рейны Кристины», — потом занялась Брюсом Кеннеди. Очень осторожно сняла его голову со своего плеча, его волосы прилипали к ее пальцам, он заморгал глазами — очки она сняла еще раньше и засунула в нагрудный кармашек его цветастой рубахи.

— What the fuck… [95]

Она ощутила его дыхание, смесь виски, козлятины, чеснока и чего-то еще: застарелого пота и бриолина. Веки набухли, отяжелели и, казалось, замерли на полдороге — выше не поднять.

Он хотел сказать что-то еще, но она приложила палец к его губам. Это был шанс. Но не тот, который годится для машины.

На пляже Мириам взяла его за руку. В другой руке она несла шлепанцы, которые сняла, когда они перелезали через стенку морского променада. В этот час на пляже было совсем немного народу. Возле паромной пристани потрескивал костерок, кто-то бренчал на гитаре. Вдалеке на поверхности черной, почти неподвижной воды подрагивал одинокий огонек.

Она остановилась в нескольких метрах от границы прилива. Прежде чем снова взять его голову в ладони, закопалась ногами в песок. Пришлось наклониться, чтобы достать до его губ. Руки, желая чем-то заняться, тянулись под цветастую рубаху. Им не терпелось узнать, какое под ней тело — такое же грубое и старое, как его руки?

«What the fuck…» — подумала она. Кончики ее пальцев пустились в путь в нижней части спины, во впадинке, она ощущала неровности, прыщики, а может быть, родинки, она опускалась ниже, к брюкам, к резинке трусов…

Теперь и его руки взялись за дело. Ухватились за подол юбки — «приличной» юбки до колен, которую она надела на выход, — и поползли сзади по бедрам вверх.

С поцелуем никак не ладилось, зубы неловко ударялись о зубы партнера, язык одного то и дело натыкался на язык другого, словно два пешехода на узкой дорожке, которые не могут разминуться.

Ну и ладно, подумаешь, какая чепуха — мы ведь смеемся, и они действительно смеялись. Смотрели друг на друга и снова целовались, еще более неловко, чем раньше.

«Вот оно, наше свидание», — думала она и смеялась, меж тем как ее пальцы касались потаенных мест и он едва слышно стонал. Теперь это уже наше прошлое.

В нескольких десятках метров виднелся фонарь у входа в их гостиницу. Лишь кое-где светились окна номеров. Она нарисовала в воображении картинку-фантазию: вот она у себя в номере, без одежды, двери на балкон открыты настежь, легкий ветерок обвевает их обнаженные тела. Одеяла и пододеяльники сброшены, только белая простыня.

Она закрыла глаза, вызывающе убрала язык, а потом его кончиком коснулась поочередно его верхней губы, шеи и мочки уха.

Ей не хотелось больше ни о чем думать, но все же она подумала: вот он, рассказ.

Вообще-то ей ничего больше не хотелось, но Брюс Кеннеди, проходя мимо террасы «Эль биготе», предложил выпить по последней. Она разрывалась между неодолимым желанием поскорее добраться до номера и своей же интуицией, подсказывавшей необходимость отложить все как можно дальше.

— A nightcap, — предложил он, касаясь губами ее уха и сжимая ее пальцы. — Oh shi ,[96]— это он добавил без всякого перерыва.

В ту же секунду Мириам увидела помахавшего им рукой одинокого мужчину за столиком у входа в «Эль биготе».

— My director, — прошептал Брюс Кеннеди ей на ухо. — We’ll just say hello… [97]

Мириам не была уверена, сообразил ли человек за столиком, что к чему. Она-то мгновенно все поняла.

Стэнли Форбс отпустил усы и бороду и теперь носил очки. И не то потолстел, не то похудел с тех пор, как они несколько лет назад виделись в модном амстердамском ресторане.

Она не могла не заметить, что посетители террасы, подтолкивая друг друга, провожали взглядами ее и Брюса Кеннеди, пробиравшихся рука об руку к столику у входа.

Стан сначала удивленно взглянул на нее, потом перевел взгляд на Брюса Кеннеди.

Его полуоткрытый рот уже собирался произнести ее имя, заметила Мириам и быстро мотнула головой.

Стан Фоортхейзен закрыл рот. А открыв его снова, сперва провел кончиком языка по верхней губе и усам.

— Well, hello there .[98]

Ей снился дождь. Тяжелые капли падали на кактусы, платаны, папоротники и пальмы в ботаническом саду.

Что-то должно произойти, правда, неясно что. Чья-то рука легла ей на обнаженное плечо и подтолкнула вперед. Она должна была что-то сказать, вот здесь, на выложенной галькой площадке посреди сада, у фонтана.

До сих пор все казалось нормальным, и фонтан был самый обыкновенный, с каменными карпами и амфорами, откуда в чашу, журча, стекала вода.

Она точно знала: чтобы сказать нужные слова, нужна подготовка, то бишь время. Вернее, времени на подготовку было много, однако потратила она его неправильно. Во всяком случае, не на подготовку. И теперь стоит словно воды в рот набрала, придется импровизировать.

Я ничего не скажу — вот последнее, о чем она подумала во сне. Почему я вообще должна что-то говорить?

В следующий миг до ее слуха из полуоткрытой двери в душевую донесся звук падающих капель.

Дождь. Дождь из ее сна. Как же просто все объясняется, словно бесконечные поиски туалета во сне, когда тебе приспичило. Она реально почувствовала облегчение и одновременно обрадовалась тому, что не придется выступать с речью.

Потом ей вспомнился вчерашний вечер. В «Эль гато» все было вполне понятно. После звонка отца они действительно ели козлятину. В козлятине все было меньше и тоньше, чем у барашка, однако не настолько маленькое и тонкое, как у кролика или куропатки, — здесь не приходилось изощряться, чтобы добывать минимум съедобного, а потому в большей степени, чем в случае сосисок или тефтелей, постоянно чувствовалось животное происхождение того, что лежало на тарелке.

О чем же они говорили? Мириам хорошо помнила, что не о кино и не о Голливуде. И уж точно не о фильме, который снимали здесь, в Испании. Едва лишь заикнувшись об этом, она ощутила, как он весь напрягся за непроницаемой броней солнечных очков, и немедля оставила эту тему.