Фактор Черчилля. Как один человек изменил историю - Борис Джонсон

«Уинстон, – ощетинилась Бесси, – вы пьяны». «Мадам, – ответил он, – а вы уродливы, я же к утру протрезвею». На наш взгляд, это почти непростительная грубость, но Бесси получила поделом за личный выпад. Да и нельзя сказать, что Черчилль сильно перебрал – по словам его телохранителя Рона Голдинга, подтвердившего всю историю, он лишь чуть «пошатывался». Замечательно и то, что ответ был мгновенным.

Ф. Е. Смит однажды сказал: «Черчилль провел лучшие годы жизни в подготовке к своим экспромтам». Эта спонтанная реплика Черчилля оказалась на первом месте в рейтинге самых забавных оскорблений в истории, составленном Daily Express.

Подлинной является и шутка про Лорда – хранителя печати. Последний пришел к Черчиллю, когда тот был в уборной. «Скажите Лорду – хранителю печати, которому я нужен, что я запечатан в своем нужнике и мне хватает моего дерьма», – зарычал Черчилль («Tell the Lord Privy Seal that I am sealed in the privy, and can only deal with one shit at a time»). Даже если он не произнес всю фразу целиком, он придумал главную шутку – Privy Seal/sealed in privy[49].

Мы снова видим пример его любви к хиазмам, неожиданным перестановкам слов: вспомните «начало конца/конец начала» или «Я готов встретиться со своим Создателем, готов ли Создатель к тяжкому испытанию встречи со мной – это другой вопрос»; «Мы придаем форму зданиям, а потом здания формируют нас»; «Я взял от алкоголя больше, чем алкоголь забрал у меня» и множество других высказываний.

Иногда у меня возникало искушение отвергнуть какую-то историю как безусловно апокрифическую, но на поверку она оказывалась истинной. Он на самом деле так говорил. Вспомните байку о том, как он выступал с лекциями в Америке. После одной из них он подошел к буфету и попросил положить ему куриную грудку.

«Мистер Черчилль, – сказала леди, организовывавшая выступление, – в этой стране мы говорим “белое мясо” или “темное мясо”». На следующий день ей доставили замечательную орхидею от почетного гостя, а сопроводительная карточка гласила: «Я буду очень признателен, если вы прикрепите этот цветок к вашему белому мясу».

Я с убежденностью включил этот рассказ в свой список подделок – но затем внучка Черчилля Селия Сандис подтвердила его подлинность. «Где вы слышали его?» – спросил я. «Из первых уст», – ответила она. Что же, с этим не поспоришь.

Юмор Черчилля как концептуален, так и вербален. Он не только использовал свой гигантский английский лексикон, но и придумал одно из самых ярких высказываний на «франглийском». Ему ставят в заслугу превосходную угрозу, адресованную де Голлю: «Et marquez mes mots, mon ami, si vous me double-crosserez, je vous liquiderai»[50] («И заметьте мои слова, мой друг, если вы меня обманете, я вас ликвидирую»).

Даже если он не произносил этого предложения целиком, он точно сказал «je vous liquiderai». У всех этих замечаний общим является то, что они не только забавны, но и поразительно грубы. Так, Джеймс Рамсей Макдональд, лидер лейбористов, был не только «овцой в овечьей шкуре». Однажды Черчилль довольно далеко зашел в своих нападках на него и выдал тираду, которая заметно выделяется даже в славной традиции парламентских инвектив, – оскорбление, которым мог бы гордиться его отец Рандольф.

Когда Черчилль увидел Стаффорда Криппса – сурового лейбориста, который во время войны по непостижимым причинам расценивался как его соперник, – он сказал: «Вот идет бог, только без милости божьей». Черчилль мог быть груб и со своими коллегами. Он сказал, что новые консервативные парламентарии, группирующиеся в 1945 г. вокруг Ричарда Батлера, были «стаей розовых петухов». А когда ему доложили, что Иден и Батлер дожидаются встречи с ним рядом с кабинетом, он повернулся к личному секретарю Энтони Монтегю Брауну: «Скажи им пойти и поиметь друг друга».

Поскольку дожидающиеся явно услышали это, Черчилль закричал вслед уходящему Брауну: «Но им не нужно выполнять инструкцию буквально!» Я привел лишь несколько из сотен блестящих анекдотов о Черчилле, но они иллюстрируют ключевую особенность его политической личности: у него была буйная драчливость бульдога, или же самого Джона Буля. Не всем и не всегда эти истории оказывались по вкусу, но в военное время нужен тот, кто безнадежно жизнерадостен и словесно находчив, чтобы как следует послать нацистов, – а точнее, капрала Шикльгрубера и нарциссов.

Чтобы мобилизовать демократическую страну во время войны, нужно быть близким к народу, а Черчилль мог быть таковым лучше, чем кто-либо из его современников. Он любил каламбуры и игру слов так, как ее любят журналисты, придумывающие заголовки для газеты Sun. Социалистическую утопию он называл «утопией бесконечных очередей»[51], а когда он построил курятник, то назвал его «Чикенгемским дворцом». Если дальше развивать тему цыплят, нужно вспомнить его поездку в Оттаву в декабре 1941 г., где Черчилль рассказал о перебранке с Петэном и нерешительной Францией. «Когда я предупредил, что Британия будет сражаться в одиночку, что бы они ни делали, их генералы сказали премьер-министру и его разобщенному кабинету: “Через три недели Англии свернут шею, как цыпленку”. Однако какой цыпленок! И какая шея!»

Слушатели рассмеялись, потому что он не только умело приспособил свою речь к североамериканской аудитории (some chicken вместо более привычного британского варианта what a chicken), но еще и намекал на толщину шеи, то есть нахальство и дерзость.

И есть заключительный аргумент в пользу того, что Черчилль олицетворял существенные свойства британского характера: его непрерывная и беззастенчивая эксцентричность в речи и во всем остальном. Он придумывал новые слова, чтобы угодить своему вкусу. Черчилль окрестил Маунтбеттена «трифибией», поскольку тот мог вести действия на земле, море и в воздухе. Программу ленд-лиза он называл «непостыдной», а соответствующее английское слово unsordid не встречается ни до него, ни после. У Черчилля было отвращение к скрепкам и скобкам, он предпочитал, чтобы документы были скреплены завязками, которые он именовал «клопами».

«Дайте мне клопа! – рявкал он. – Когда я говорю “клоп”, мисс Ширберн, значит, мне нужен клоп». Был знаменитый случай, когда новый секретарь Кэтлин Хилл принесла, чтобы выполнить эту просьбу, пятнадцатитомник «Падения дома Стюартов» (Der Fall des Hauses Stuart), автором которого был немецкий историк Онно Клопп (1822–1903). «Господи всемогущий», – сказал Черчилль.