Дженнифер и Ники - Донна М. Перкинс

Желто-зеленый шелковый абажур, покрывающий лампу, делал отбрасываемый ею свет приглушенным и мягким, как раз таким, какой приятнее всего для глаз ночью. Она висела над белым лакированным кухонным столиком, на котором находилась баночка арахисового масла, раскрошившаяся по краям, отсыревшая буханка черного хлеба и огромный нож.

Белобородый человек сел за столик и взял в руку нож. Он отрезал два ломтя черного хлеба и протянул один из них Дженнифер.

— Хотите есть?

— Я хотела бы увидеть Пэра Митю. Это вы?

— Что вы хотите узнать? — спросил он.

Он посмотрел на нее из-под белых кустистых бровей и улыбнулся самой прекрасной улыбкой, какую Дженнифер когда-либо приходилось видеть. При помощи ножа он размазал коричневатое масло по влажной поверхности хлеба, потом поднес бутерброд ко рту. У него были крепкие белые зубы, оставившие следы на хлебе и масле, когда он откусил кусок хлеба и стал пережевывать его с наслаждением.

Дженнифер пододвинула себе стул и села напротив Пэра Мити. Ей вдруг вспомнились все те вопросы, касающиеся Ники и Алэна, что приходили ей в голову за последние месяцы. Она лихорадочно рылась в памяти. Честно говоря, она не знала с чего начать. Огромное количество вопросов совершенно сбило ее с толку. Наконец она решила начать с того, что было для нее самым важным.

— Я хотела узнать про вашего сына, — начала она, я люблю Алэна, по крайней мере, мне так кажется.

Он фыркнул и едва не подавился арахисовым маслом.

— Мой сын? Мне никогда не удастся приобщить его к делам. Он предпочитает мотаться по миру за своей прыткой сестренкой. Я испортил своего сына, мисс Сорел. Он рос одиноким ребенком, у довольно холодной матери, поэтому я соединил его с сестрой. Теперь я жалею о том, что настоял, чтобы они воспитывались вместе. Но о таких вещах всегда узнаешь слишком поздно.

— Да, пожалуй.

— Думаю, вам бы лучше удалось справиться с двумя детишками? — Он поднял свои белые пушистые брови. Он был трогательнее, чем казалось на первый взгляд.

— Вы гуру?

— Нет.

— Но так пишут в газетах.

— Газетам приходится давать поспешные ответы на сложные вопросы. Вы выглядите довольно умной, способной размышлять над трудными вопросами…

— Я люблю Алэна, это непростой вопрос.

— Понимаю, и поэтому вы здесь. Вот почему я спросил, когда мы вошли в кухню, что вы хотите узнать.

— Как я могу отвоевать его для себя, вот что я хочу знать. Вы его отец, может быть, у вас будет идея.

Пэр Митя прожевал последний кусочек и рыгнул, прикрывая рот ладонью. Он погладил бороду.

— Люди всегда приходят ко мне за идеями. Что я думаю о том или об этом? Если бы меня посещали великие идеи, не кажется ли вам, что я уже давно копал бы нефтяной колодец голыми руками, а не сидел бы здесь. Могу заверить вас, что здесь бы меня не было.

Дженнифер собрала крошки в кучку на столе.

— Что бы вы сделали на моем месте?

Пэр Митя протянул руку через стол и взял ее за локоть, вновь разметая собранные ею хлебные крошки.

— Дженнифер, мой сын бездельник. По сути дела, он — пропащий человек. Если бы я не присылал ему деньги, он бы попросту голодал.

— Вы не хотите, чтобы он сам о себе заботился?

— Почему я должен интересоваться тем, сколько он зарабатывает.

Дженнифер задумалась над этим. Состояние Пэра Мити недаром считалось огромным, оно позволяло ему тратить огромные суммы на содержание своих детей.

— Но вы не задумываетесь о том, каким человеком он станет?

— Конечно, задумываюсь, а как вы думаете? Но что я могу поделать. У меня нет ни малейшей надежды на лучшее.

— А что насчет Ники?

— Что насчет нее?

— Она липнет к Алэну как банный лист.

— Мне это не нравится, если вы об этом спрашиваете. Думаю, они должны были быть вместе какое-то время, пока были маленькими, но теперь они взрослые.

— Еще какие взрослые.

— Они прошли через мою школу, мои занятия, учились у моих учителей.

— Вы необыкновенный отец.

— Я скверный отец. Но мне кажется, я научил их главному: не верить ничему, что им говорят — кто бы это ни говорил, — пока сами не убедятся в этом, и никогда не строить планов.

— Почему вы научили их не строить планов?

— Потому что, дорогая моя, планы нужны тем, кто уверен, что наступит завтра.

— Но завтра, кажется, пока наступает.

— Да, до тех пор, пока однажды оно не наступит. Это не значит, что мы можем всегда на него рассчитывать.

Он просиял и добродушно подмигнул ей. Он дразнил ее, уводя в сторону от вопроса. Плутая вокруг да около, он выведывал все, что ему было надо, а потом давал свой совет, такой же запутанный, как и вся речь.

— Вы, я вижу, замечательная женщина, к тому же умная. Как вас угораздило спутаться с моими бездельниками.

Она поведала ему о том, как заметила Ники на Пятой Авеню, как подошла к ней на террасе Станхоупа, и обо всем, что случилось за это время, закончив рассказом о своем опыте в группе «О».

Он внимательно слушал, его широкое русское лицо прорезали многочисленные мелкие морщинки, когда он смеялся над самыми пикантными эпизодами.

— Скажите, — попросил он, когда закончил смеяться, — чему вы научились в борьбе за серебряную булавку? Она, видно, вам чертовски необходима.

— Я думала, что если я получу булавку, вы, может быть, позволите мне сфотографировать вас и еще несколько человек, имеющих этот знак. Журнал «New Man» был бы рад разместить на своих страницах иллюстрированную статью о вас.

По его глазам нельзя было понять, о чем он думает.

— Да, да, продолжайте. Расскажите мне о вашем опыте. Вопрос о фотографиях мы пока отложим.

— Мне кажется, самое ценное мое открытие — это то, как мало я знаю о себе с сексуальной точки зрения.

— Что ж, скромность всегда украшает, особенно молодых людей. Но не могли бы вы быть чуть-чуть поконкретнее?

— Я поняла, кто я такая. В каждой ситуации я глядела на себя новыми глазами. Я открыла красоту своих гениталий и научилась удовлетворять себя в сексуальном плане. Это важно, мне нравится быть независимой.

— А другие люди? Что вы узнали о них во время общения? Вы стали им больше доверять? Стали более открыты? Естественны?

— Да. Вспомните, доверие было моей первой игрой с Ники. В группе «О» я была уничтожена, как было сказано в вашем послании. Меня заставили отдать все. Меня, можно сказать, разобрали на составные части. И вот я та, кто я есть.

Он покачал головой.