Дженнифер и Ники - Донна М. Перкинс

— Или, как говорится, «что видите, то и ваше». Глядя на вас, я был бы более чем доволен приобретением.

— Секс иногда кажется мне чрезвычайно сложным делом. Он стоит затраченных сил, но подчас требует действительно много сил.

— Да. Поэтому я и затеял все это… обучение. Чтобы несколько прояснить дело. У меня создается такое впечатление, что все без умолку болтают о сексе, ничего не зная о нем, не имея ни малейшего представления. Только то, чему их научили родители, которые лишь добросовестно повторяли рассказ, слышанный от своих родителей. И с каждым поколением дело все более запутывается.

— Но те, что носят серебряную булавку, вырвались из круга культурной обусловленности.

— Это так. Когда я начал развивать свое учение о сексе как о науке — которая предполагает ряд определенных правил — я был уверен, что в мире, кроме меня, еще есть люди, которым также известно, что результатом секса не должно быть чувство вины, потрясения, стыда, дети или брак, что это приятное и простое дело, которое, если ему не мешать, протекает вполне здоровым, естественным образом. Я стал искать таких людей. Найти их было нелегко, за исключением тех случаев, когда я встречал публичных «деятелей секса» в том или ином его проявлении. Я обнаружил, что люди, торгующие своим телом — проститутки, порнозвезды, стриптизеры — более восприимчивы к моим идеям, чем остальные представители общества. Потому что они знали правду об этом: они каждый день работали с людьми. Они собственными глазами видели, как простую человеческую функцию запутывают до невозможности.

— Как насчет людей, живущих здесь, в святилище, с вами? Я не видела на них серебряных булавок.

— Только несколько сотен людей во всем мире были удостоены серебряной булавки. Они носят булавку, чтобы другие, такие же, как они, могли их узнать. Те, кто носит серебряную булавку, признаны мастерами секса и способны давать в честь Эроса невиданные представления. Они служат примером для саморазрушающегося человечества, напоминают людям о том, что другой мир возможен.

— Разве они никогда не видели друг друга, чтобы узнавать без булавок?

— Я никогда не принимаю одновременно более одного посетителя. Общение иногда возможно с одним человеком, но никогда с двумя или более. Люди, которые живут здесь, не посвященные. Это просто те, кто находит для себя смысл в моих идеях и хочет жить вместе в знак этого согласия. Приятные люди, но, между нами, довольно скучные. Можно сказать, что они поняли мое учение о сексе слишком буквально. Они сделали секс таким простым и естественным, что он стал неинтересен. Забавно, не правда ли?

— Честно говоря, они не очень сексуально выглядят.

— У них нет искры, чтобы воспламениться Эросом и, сгорев дотла, оставить после себя чистый белый пепел секса.

Алэн говорил, что так вы пришли к своему учению. Строгое безбрачие.

— Это разрядка для стареющего мужчины. Скорее не физически, а морально. Любовь и ревность сильно изматывают. Я подал в отставку, но все еще люблю наблюдать со стороны.

Дженнифер не очень понравилась эта мысль.

— Думаю, что мое пламя еще не скоро потухнет, и я надеюсь, что никогда не перестану желать мужской ласки. Я ощущаю потребность в прикосновении.

— Аминь, — произнес он. Пока они разговаривали, он расправился с черным хлебом, поглощая каждый кусочек медленно, со вдумчивым наслаждением.

Этот разговор на кухне прояснил для Дженнифер ситуацию. Беседуя с Пэром Митей, она убедилась в том, что не сможет фотографировать по всему миру людей, носящих серебряную булавку. Это было бы не только непростительным вторжением в их частную жизнь, но могло и вовсе уничтожить результаты их труда, направленного против мертвой неподвижности и условности традиционного секса.

Но это не означало, что она не сможет снять Пэра Митю, если он ей это позволит. Она надеялась, что он разрешит, потому что в его славянских чертах читалось достоинство и сила характера, точно специально созданные для фотографии.

— Вы позволите мне сфотографировать вас, Пэр Митя? Я захватила с собой камеру в сумке на случай, если вы согласились бы мне позировать. Это не займет много времени.

— Я думал, вы никогда не попросите. Я слышал, как камера ударилась об стол, когда вы клали сумку. — Он застенчиво подмигнул ей, поднимая седые брови. — Я не позволю вам снимать обладателей серебряной булавки, потому что это повредит делу. Люди неправильно отнесутся к своей работе, появятся сенсационные заголовки. Но вы можете снять меня, если хотите. Я смотрел вам в глаза, и мне кажется, это будут хорошие кадры.

Дженнифер почувствовала такой прилив счастья, что ей захотелось перепрыгнуть через стол и расцеловать Пэра Митю. Она достала из сумки камеру и поднесла к глазам, регулируя фокус и выдержку.

— Не позируйте, — попросила она, — просто сидите за столом, сметая хлебные крошки.

Пэр Митя, отделенный от нее кухонным столом, и Пэр Митя в объективе были двумя разными людьми. Схваченный камерой, его крупный крючковатый нос мог поведать без слов целую историю. Завитки и рокайльные изгибы его седой бороды становились знаками личности. Добрые глаза казались сквозь объектив пламенными. Камера чудесно преобразила его, открывая в невзрачном человеке революционера, чье учение о простоте сексуальности — попытка противопоставить культурной обусловленности научные принципы — облетело мир, как благая весть.

Пэр Митя не годился в актеры. У него была прекрасная, сияющая улыбка и полные любви глаза. Редко доводилось Дженнифер фотографировать человека, чьи черты так правдиво отражали бы его личность. Самое бытие его просилось на фотографию.

Отщелкав три пленки, она опустила камеру.

— Я могла бы фотографировать всю ночь напролет, — сказала она ему. — Ваше лицо постоянно изменяется.

— Довольно. Спасибо, — он замахал рукой. — Это утомительно. — Он обоими локтями оперся на стол.

— Вы плохой актер.

— Да? Думаете, я тщеславен? — Он вскинул голову. — Это интересно. Может быть, вы правы, — в задумчивости он пощипывал бороду.

Она видела, что он устал. Было поздно, пора расставаться. Она поняла, что провела с Пэром Митей больше времени, чем позволялось ученикам, но один, самый главный вопрос, остался неразрешенным.

Она спросила прямо, стоя на кухне и глядя на седобородого человека за белым лакированным столом. До сих пор он уклонялся от ответа на ее вопрос.

— Что мне делать с Алэном? Я люблю его, но Ники ходит за ним как тень. Я не хочу быть для них третьей.

— Вы и не должны. Ники и Алэну пора выбрать каждому свою дорогу. Их близость была хороша, когда они были младше, но они зашли слишком далеко.

— Не хотите ли вы мне что-нибудь посоветовать, как разлучить их.

— Только одно: отвлечь внимание. Ники так сильно привязана к Алэну, только потому что еще не встречала равного ему мужчину.