Кровь и золото погон - Сергей Дмитриевич Трифонов

Татьяной в номере, немец в коридоре под дверью. Павловский привык и даже периодически выпивал с сапёрным обер-лейтенантом, за Павловского, конечно, счёт.

Вот и тогда, когда русский офицер принёс в номер пакет, Штумпф сидел под дверью в коридоре. Павловский вышел хмурый, а немец с дурной улыбкой бросился что-то радостно рассказывать. Ротмистр уставился на него тяжёлым, недобрым взглядом.

— Брысь, немчура! Не до тебя сейчас.

Павловского принял незнакомый полковник. Он не пригласил ротмистра присесть, не подал руки.

— Полковник Лебедев, — холодно представился он, — командир Псковского стрелкового полка. Полк формируется на территории базы, занимаемой вашим отрядом, который включён в состав полка. Как я наслышан, вы, ротмистр, сильно пили в последние дни?

— Так точно.

— Пора бы и прекратить. С сегодняшнего дня все офицеры полка, и вы в том числе, переходят на казарменное положение. Извольте отправиться в расположение полка и приступить к боевой подготовке отряда.

— Слушаюсь, — хрипло ответил ротмистр и, с трудом повернувшись через левое плечо, на секунду потеряв равновесие, чуть не опрокинулся на пол.

«Вот так конфуз, — подумал Павловский, — пить нужно прекращать».

Павловский заглянул в кабинет Гоштовта. Ротмистр, оторвавшись от бумаг, жестом пригласил Павловского присесть.

— Ну что, батенька, — Гоштовт рассмеялся и, откинувшись на спинку стула, закурил, придвинул папиросы к Павловскому, — получили полковничий пистон?

Павловский виновато опустил голову, закурил.

— Так вам и надо. Казак, понимаешь, удалой! Весь германский гарнизон на уши поставил, всех перепугал. Чуть нас с немцами не рассорил. — Ротмистр открыл шкаф, достал бутылку шустовского коньяка, наполнил им водочные стопки. — Ну, за удачу.

Коньяк с мягкой теплотой побежал по коридорам и чуланчикам уставшего от пьянки тела. Голова просветлела.

— Спасибо, Георгий Адамович. Полегчало. Полковник Лебедев велел прибыть на базу. Соберу своих гвардейцев и отправлюсь.

— Погодите, не спешите. Во-первых, прекратите поить подпоручика Гуторова, он нам в городе нужен. Во-вторых, вы со своим отрядом остаётесь в оперативном подчинении штаба корпуса, то есть меня и фон Розенберга. Полковник Лебедев в курсе и мешать вам не будет. В-третьих, формирование Добровольческого корпуса идёт медленно, с большими трудностями. Как мы и предполагали, солдаты и унтер-офицеры, живущие в Пскове и оккупированных немцами уездах губернии, воевать не хотят, никакие уговоры не помогают. Полки комплектуются добровольцами: офицерами, студентами, гимназистами, чиновниками… Кроме стрелкового Псковского, формируем Островский под командованием полковника Казимирского и Режицкий полковника Клесинского. Каждый по пятьсот человек. К осени начнём создание артиллерийских и кавалерийских частей. Конечно, нужна мобилизация. Но пока немцы здесь, они не позволят, не хотят провоцировать большевиков.

Ротмистр разложил на столе карту Псковской губернии.

— Вот поэтому нас очень заинтересовала информация о том, что на юге Псковской губернии созданы и начали действовать «зеленые» отряды под командованием офицеров Анущенко, Кулешова и братьев Жигаловых. Действуют они вот здесь, — ротмистр синим карандашом сделал пометку на карте, — на стыке Псковской, Смоленской и Витебской губерний. По данным разведки, офицеры принадлежат к движению так называемого «зелено-эсеровского» толка. Мы также получили сведения о том, что Борис Викторович Савинков вместе с группой офицеров, ориентирующихся на эсеров, готовит мятежи в Ярославле и Белоруссии. Скажу больше, савинковцы в Витебской губернии начали подготовку мятежа пограничных частей Красной армии. Одновременно планируют крестьянское восстание в тыловых уездах Витебской, Смоленской и Псковской губерний. Центром восстания на Псковщине планируется Торопецкий уезд. Савинковцы сколачивают отряды «зеленых», возглавляемые бывшими офицерами — уроженцами здешних мест. Наша задача, ротмистр, войти с ними в контакт, взять движение под свою опеку, объединить разрозненные отряды, освободить от красных значительные территории и осенью объявить там мобилизацию бывших унтер-офицеров, а затем и всеобщую мобилизацию.

Гоштовт нервно зашагал по кабинету. В его глазах загорелся огонёк азарта и нетерпения.

— Не знаю, Сергей Эдуардович, какие стратегические планы вынашивает командование нашего будущего Добровольческого корпуса, но будь моя воля, вначале бы двинул войска на соединение с этими отрядами. Затем, установив прочные связи с Добровольческой армией Юга России, добившись поддержки новых властей Латвии и Эстонии, получив через их порты оружие и боеприпасы от союзников, развернул бы наступление на Петроград. — Он жёстким взглядом вцепился в Павловского. — Исходя из вышесказанного, задачей вашего отряда становится установление связей с командирами упомянутых мною отрядов, а также с отрядом в Ручьёвской волости Порховского уезда. Прошу подготовить план действий отряда и через трое суток представить его на рассмотрение. Не смею больше вас задерживать, ротмистр.

Павловский щёлкнул каблуками и кивком головы попрощался.

— Да, Сергей Эдуардович, — сказал Гоштовт уходящему Павловскому, — не пейте уж так, я вас прошу.

Тот солнечный день Павловский посвятил Татьяне. Была Вселенская Троицкая родительская суббота. Город, омытый июньскими дождями, вычищенный дворниками и горожанами, сиял чистотой, выглядел опрятным, уютным, нарядным. Суббота была днём не торговым. Лавки на Торговой площади стояли закрытыми. Свободная от сотен крестьянских телег и разложенного прямо на брусчатке товара, площадь вычищалась артелью дворников, мобилизованных городской управой. За их работой наблюдало несколько немецких солдат во главе с пожилым усатым фельдфебелем.

Улицы опустели, люди готовились к главному городскому празднику — Дню Святой Троицы, украшали город цветами, берёзовыми ветками. К кафедральному собору Святой Троицы — многовековому символу Пскова и Псковской земли — тянулись группки людей, стремившихся заранее занять места к всенощной. Реже чем обычно по Торговой площади и по Великолуцкой улице ходили трамваи; на остановке у Городской думы не толпился народ. Большие окна банков, страховых обществ, магазинов, кондитерских, питейных заведений центральных улиц — Великолуцкой, Плоской, Сергиевской, Архангельской, Пушкинской, Новгородской, Губернаторской — блестели чистотой, словно алмазные. Одним словом, город сверкал.

Они, молодые и красивые, шли под руку, о чём-то безумолку говорили, смеялись, вертели головами, любуясь июньской зеленью и осматривая витрины. Татьяна казалась счастливой, излучала любовь.

— Серж, как хорошо! Нет войны, нет советов и большевиков, спокойно, тихо, уютно. Было бы так всегда, правда?

— Правда. Только, радость моя, временно всё это. Будет ещё война, жестокая и кровавая. Большевики просто так не уйдут, зубами будут держаться.

— Фу, — она надула губки, — какой ты противный и скучный. Ой, как пахнет кофе и булочками!

Они зашли в кондитерскую, заказали кофе и шоколадные пирожные.

— Серж, переходи жить ко мне. Тётушка будет довольна. Мне противен этот отель с его постояльцами, запахами, криками…

Павловский, немного подумав, ответил:

— Ты права, гостиница осточертела. Но к вам жить не пойду. Подыщем что-нибудь приличное в центре города. Дам поручение подпоручику Гуторову. Послушай, — он взял её руку в свою, — уходи с работы. Мы проживём, средства у меня имеются. Наймём горничную, будешь жить припеваючи.

— А что же я буду делать? Я привыкла работать. Умру ведь от скуки.