Бесславие: Преступный Древний Рим - Джерри Тонер

Включение описаний народных волнений в повествования римских историков свидетельствует о том, что они считались событиями высокой политической значимости. Также это отражает и неизбывный страх представителей элиты оказаться, подобно Клавдию, в окружении враждебно настроенной толпы. В разных формах и в разной степени боязнь толпы была присуща всем сенаторам, всадникам и прочим представителям правящих классов и привилегированных сословий, ведь их в империи было от силы 200 тысяч против 60–70 миллионов населения, изнывавшего под их гнетом. Необходимость сидеть на крышке такого котла с бурлящими массами не доставляла удовольствия. Отсюда и чувство глубочайшей тревоги, которым проникнуты все дошедшие до нас описания массовых народных сборищ. Власть имущие всегда имели основания опасаться, что те перерастут в нечто большее. И свирепые законы против подстрекателей к мятежу служат лишь подтверждением тому, насколько римские власти опасались любого давления снизу и стремились подавить его в зародыше: «инициаторы мятежей и беспорядков и подстрекатели народа» распинаются на кресте, отдаются на съедение зверям, высылаются на острова — в зависимости от социального положения (Юлий Павел, Сентенции, V.XXII)[53].

Не стоит переоценивать и способность римской армии подавлять восстания местного населения. Легионы были отнюдь не столь многочисленны, как мы, должно быть, часто себе представляем. Они были рассредоточены по внешним рубежам империи для сдерживания напора враждебных варваров извне, и никто не предполагал специально снимать их с позиций для усмирения народного недовольства в глубинке. Привлечение войск всегда оставалось крайней мерой. На все остальные случаи имелась политика государственного террора, смысл которой был четко сформулирован в речи консервативного сенатора Гая Кассия по случаю убийства Педания Секунда: «Этот сброд не обуздать иначе, как устрашением» (Тацит, Анналы, XIV.44).

Императоры полагали всенародную поддержку главным источником легитимности своей власти, но латентный страх перед явлением истинной народной силы создавал в головах правящих классов параллельную реальность. В законах неоднократно упоминается термин faex populi («подонки народа»), а в одном даже предписывается наказывать смертью плебеев, «доведенных нищетой до низости и грязи прилюдного испражнения» (Codex Theodosianus, IX.42.5). Вернемся к толкователю сновидений Артемидору: если приснилось, что возлежишь на навозной куче, то это к добру для богатого, ибо означает грядущее скорое продвижение по службе. Иными словами, править людьми считалось занятием пусть и прибыльным, но грязным и дурно пахнущим. Примечательно и то, что столь презрительное отношение чаще всего распространяется исключительно на городские массы. Еще на закате республики Цицерон употребляет всё тот же эпитет faex populi, предлагая «вычерпать городские подонки и заселить [ими] безлюдные области Италии» (Письма Аттику, I.19).

А вот Ювенал видит первоисточник исходящего от простонародья смрада в тлетворном влиянии Востока: «Но ведь давно уж Оронт сирийский стал Тибра притоком…» (Сатиры, III.59–65). Далее сатирик долго перечисляет разнообразные пороки и недостатки грязных и плюгавых, зато шустрых и пронырливых греков и сирийцев, завезенных в Рим «со сливами вместе и смоквой» и нахраписто теснящих исконных римлян, попутно отравляя своим зловонием некогда упоительный авентинский воздух. Смею заверить, что с запахами Ювенал не утрирует: простые римляне не имели адекватного доступа к средствам личной гигиены, жили в страшной тесноте при примитивной системе городской канализации и занимались физическим трудом в жарком климате. В общем, эпитеты указывают на что угодно, кроме классовых вопросов.

Власти периодически предпринимали усилия по пресечению и/или постановке под контроль любых народных сборищ. Подобные меры касались не только политических митингов, но и вообще любых собраний людей по собственной инициативе: считалось, что они чреваты заговорами. Самыми красноречивыми свидетельствами отношения императоров к подобным мероприятиям служат исключения из правила. Август, например, разрешил евреям собираться в синагогах, ведь эти собрания, в отличие от многих других, имею цели благочестивые и не могут окончиться беспорядками (Филон Александрийский, О посольстве к Гаю, 40). С другой стороны, под запретом временами оказывались очень популярные в народе «коллегии», которые изначально формировались как сообщества взаимопомощи на случай похорон, но вместе с тем выполняли и определенные социальные функции. Например, они регулярно устраивали званые обеды. Сохранился устав такого клуба, существовавшего в Ланувие, пригороде Рима: в документе прописаны всевозможные правила вплоть до количества вина и закусок, организуемых председателем к каждому собранию. Регламент предусматривал даже систему штрафов (по тарифной сетке — в зависимости от тяжести нарушения) за проступки членов коллегии: например, если кто-то решил пересесть с места на место или устроил пьяный дебош (CIL 14.2112). При всем желании трудно усмотреть в таком клубе ширму для гнезда заговорщиков-революционеров, тем более что один только вступительный взнос там составлял сто сестерциев, на которые можно было пару месяцев безбедно жить целой семье. В общем, членство позволяли себе мужчины вполне обеспеченные. Но то, что нам представляется совершенно безобидным, у римских властей вызывало острое беспокойство. Происходящее на подобных клубных обедах было неподконтрольно правительству, а потому подвергалось жестким административным ограничениям. Отсюда запреты состоять в двух коллегиях одновременно и т. п. Рабов дозволялось принимать в «коллегию низших», и только с согласия их владельцев (Дигесты, XLVII.22).

Переписка между императором Траяном и Плинием Младшим, в бытность последнего наместником в Вифинии, раскрывает, насколько болезненным вопросом для августейших особ могли являться коллегии. Так, Плиний пишет своему руководителю, что Никомедию поразил масштабный пожар, причинивший огромный ущерб общественным и частным зданиям. Он находит причину быстрого распространения огня в «людской бездеятельности: зрители стояли, неподвижно и лениво». Чиновник также сообщает об отсутствии нормального противопожарного оборудования, предлагает организовать городскую пожарную команду наподобие римской, не более 150 человек. Плиний указывает: он лично позаботится о том, чтобы назначили людей толковых, и о том, чтобы новая организация имела узкую специализацию. Интересно, что провинциальный губернатор советуется с самим императором: он знает, как мнительны бывают владыки. И он поступил очень мудро, так как Траян тут же ответил твердым «нет» и даже потрудился объяснить свое решение: «Вспомним, однако, что этой провинции и особенно ее городам не давали покоя именно союзы подобного рода. Какое бы имя и по каким бы основаниям мы ни давали тем, кто будет вовлечен в такой союз, он в скором времени превратится в гетерию[54]». Пусть собственники, говорит государь, сами тушат свои пожары (Письма Плиния Младшего, X.33–34).