Бесславие: Преступный Древний Рим - Джерри Тонер

Хотя Светоний и обвиняет в насилии над близкими лично Нерона, следует отметить, что любые родственные и дружеские отношения с императором были, скажем так, изначально скомпрометированы самим соприкосновением с его неограниченной властью. Невозможно было, являясь императором, не испытывать подозрений ни к ближайшим советникам, ни к членам семьи. Другое дело, что у Нерона, судя по всему, в отличие от большинства других правителей подозрительность либо развилась до паранойи, либо имела весьма веские основания в силу множества угроз, с которыми ему довелось столкнуться. Так или иначе, всем без исключения римским императорам приходилось считаться с вероятностью внезапного и предательского покушения на их жизнь со стороны кого-либо из родных или близких.

Но императоры могли использовать обвинения в измене еще и для пополнения оскудевшей казны. Историки инкриминируют Нерону и такого рода злоупотребления. Светоний сообщает: император, издержавшись до нищеты, задерживал жалованье солдатам и ветеранам, что было очень опасно. Поэтому, помимо изобретательного финансового законотворчества (взять хотя бы постановление, согласно которому ему в наследство причиталось пять шестых имущества вольноотпущенников, безосновательно приписанных к его родственникам[48]), Нерон постановил, чтобы наказанию по закону об оскорблении величества подлежали любые подозрительные слова и поступки, — тем самым прямо провоцируя доносы, чтобы затем конфисковать имущество приговоренных (Светоний, Нерон, 32). Ровно то же вменяется в вину и Домициану, который истощил казну, а затем велел конфисковывать имущество в результате самых разных обвинений, в том числе против императорского величия (Светоний, Домициан, 12). Согласно Плинию Младшему, казна обогащалась не столько от действия законов, «сколько от исключительных и единственных в своем роде преступлений против величества, и притом приписывавшихся людям, чистым от каких-либо преступлений» (Панегирик императору Траяну, 42)[49].

Адресат панегирика Траян пришел к власти вскоре после убийства Домициана и недолгого переходного правления престарелого реформатора Нервы. Плиний восхваляет Траяна за то, что тот перестал полагаться на доносы рабов и тем восстановил доверие в обществе. Верить нам этому свидетельству или воспринимать его как циничное славословие придворного с целью снискать благосклонность императора? Или просто и честно сказать, что ничего, кроме подобной лести, Плиний произнести и не мог? Ведь перед нами, собственно говоря, панегирик в классическом смысле, то есть заранее заготовленная речь для публичного восхваления императора в его присутствии. Впрочем, я полагаю, что на основании сообщений Плиния, Светония и Тацита, относящихся к одному и тому же времени, можно заключить, что на рубеже I и II веков действительно произошел если и не перелом, то, как минимум, мощный сдвиг акцентов в образе и стиле императорского правления. Нерон и Домициан, войдя в клинч с сенаторским сословием, пытались использовать закон в качестве кнута и с его помощью приструнить и поставить под свой контроль влиятельных и потенциально опасных представителей высшего класса. Конфликт, естественно, вошел в историю; одно из его следствий — отталкивающие портреты этих государей, созданные ангажированными родовитыми историками. Восторженные излияния Плиния в адрес Траяна, возможно, и содержат преувеличения, однако Траян в анналах римской истории повсюду предстает в образе доброго правителя, да и сенат, вероятно, недаром официально присвоил ему почетный титул optimus princeps («наилучший государь»). Траян умел править параллельно с аристократией, а не поверх ее голов. Возьмем, к примеру, его реакцию на обвинения клеветников, утверждавших, будто ближайший друг Траяна по имени Лициний Сура строит против него козни, намереваясь его умертвить и захватить власть. Император доказал их неправоту тем, что как-то раз без приглашения пришел в гости к Суре, отослав свою стражу. Также он попросил цирюльника Суры побрить его (Кассий Дион, Римская история, LXVIII.15).

Всякий раз в период разлада отношений между императором и сенатом у сторон возникали взаимные опасения и подозрения. Классический пример — случай с императором Коммодом. Тот в облачении гладиатора выступал на арене Колизея, где охотился на зверей. В какой-то момент он отстрелил голову страусу. Затем, подойдя к ложам сенаторов, встал перед ними и поднял в одной руке голову птицы, а в другой — окровавленный меч. Дион сообщает: сенаторам очень хотелось смеяться, а потому они стали жевать лавровые листья со своих венков, чтобы движением челюстей скрыть признаки смеха.

Впрочем, Дион явно лукавит. Едва ли сенаторам было до смеха, ведь Коммод незадолго до этого казнил многих высокопоставленных людей. Не делая исключений ни для близких, ни для выдающихся деятелей, Коммод казнил шесть бывших консулов вместе с семьями, многих действующих консулов и проконсулов и бессчетное множество граждан рангом пониже. Если кому-то интересно мое личное мнение — сенаторы были запуганы.

В ситуации общей паранойи люди переставали доверять друг другу. Многоопытный придворный вольноотпущенник Грапт ловко сыграл на нелепых подозрениях Нерона в отношении Корнелия Суллы. Внешняя беззаботность Суллы казалась Нерону притворной, а за его простотой он усматривал хитроумие коварного заговорщика. В ту пору Нерон имел обыкновение развратничать в тавернах среди проституток за чертой города — в районе Мульвиева моста. Грапт утверждал, что Сулла устроил засаду на Фламиниевой дороге — то есть на пути обратно в город. Доказательств не имелось; обвиняемый был слишком глуп, чтобы придумать подобный план, не говоря уже о том, чтобы привести его в исполнение. Но Нерон на всякий случай приговорил Суллу к полагавшемуся за подобное преступление пожизненному изгнанию и сослал в Массилию (современный Марсель), за пределы родины (Тацит, Анналы, XIII.47). Подобные проявления произвола и несправедливости задевали сановников за живое. Сам Тацит служил сенатором, а со временем возвысился до консула, как и его друг Плиний Младший, и оба успели на старости лет побывать еще и наместниками в провинциях. Светоний, протеже Плиния, заведовал императорской канцелярией при Траяне и Адриане. Государственные мужи такого уровня первыми и пострадали бы самым непосредственным образом от любого серьезного раздрая между элитой и императором. Именно поэтому в своих произведениях они уделяли так много внимания взаимоотношениям августейших особ с сенатом и властями провинций.

Насколько сильно взгляды этих позднеантичных авторов окрашивают наше восприятие событий той эпохи? Исторические труды Тацита и Светония лежат в основе почти всей современной литературы о Древнем Риме, и их влияние неизбежно присутствует в любом произведении. Биографический роман Роберта Грейвза «Я, Клавдий» был основан на текстах двух означенных древних авторов. Благодаря этой книге императорский дом стал ассоциироваться со змеиным гнездом, кишащим грызущимися между собой ядовитыми тварями. С тех пор этот образ раз за разом воспроизводится и пропагандируется практически во всех новейших произведениях популярных жанров, касающихся римской политической жизни: можно вспомнить, как Коммода выставляют отцеубийцей в кинофильме «Гладиатор», смакуют бесконечные интриги в императорской семье в телесериале «Рим» производства HBO. Но почему бы нам не отрешиться от этих навязчивых клише и не дать собственную, объективную и беспристрастную оценку римской политической жизни, вместо того чтобы и дальше обреченно взирать на события давно минувших дней глазами политически искушенных и ангажированных летописцев — современников той эпохи?