Первые бои добровольческой армии - Сергей Владимирович Волков

видывала. Люблю молодца за обычай! Даже душеньку свою не пожалел. Мой ты, мой, телеграфистушка!» Вот и совсем запеленала – только носки сапог черными уголками торчат, – а сама прочь понеслась. Туда – на Гуково. Вот там так будет потеха!..

Вспугнула дорогой старая ведьма бесчисленные табуны. И понеслись по степи в безумном беге, распустив длинные хвосты, разметав волнистые гривы, в белой пене белые кони. То быстрее ветра несутся вперед, то станут как вкопанные, устрашенные диким воем пурги, храпят, ошибаются, громоздясь друг на друга до самого неба, и вдруг бросаются назад, разбрасывая хлопья белой пены, извергая из широко раздутых ноздрей своих, в стонущем ледяном дыхании, целые потоки снежных водопадов. Страшно непроглядная белая степь, когда справляет свой шабаш в необозримых просторах ее бесовская сила! Не найти, не вернуть ушедшую вперед роту!…

Наконец-то угомонилась пурга. Далеко в степи белых коней своих узнала, а сама распластала по мерзлой земле, под кучей тряпья своего, усталое тело. Натешилась вволю, уснула старая!

Заскользила по темной синеве неба призрачно-серебряная гондола месяца; синими огоньками множества ночников загорелись степные снега. Но не много увидишь в степи ночью.

Не охватишь всего, что творилось там, в заколдованном круге бесовской пляски.

Вот когда побежит от востока светлое утро, скатывая перед собой дымчато-синюю вуаль ночи, постепенно открывая всю доступную взору степь, – тогда увидишь, что натворила пурга.

Увидишь на догоревших кострах обугленные тела, сожженных живьем раненых; заметишь торчащие из земли руки с обрубленными пальцами; среди разбросанных по снегу трупов с трудом узнаешь знакомые черты в искаженных нечеловеческой пыткой лицах умученных друзей твоих!

И если смутится дух твой, если леденящий ужас проникнет в твое сердце, – то беги, скройся, забейся в самую маленькую щелку жизни. Не будь!

Но если вспыхнет в тебе одно только пламя священного гнева, за поруганную русскую душу, за втоптанную в грязь честь Русского Воина, – то заключи его глубоко в душе своей, пронеси в себе через степи казачьи, по суровым отрогам Кавказских гор; вынеси на широкую Российскую равнину; не расставайся с ним в Крыму; унеси с собой в изгнание.

И ни за заводским станком, ни за рулем автомобиля, ни в черной шахте и нигде и никогда не расставайся с ним, ибо только им смиришь ты бесовскую пляску пурги на необъятных просторах несчастной твоей Родины.

Здесь описана гибель 2-й роты 1-го Офицерского батальона 19 января 1918 года у станции Гуково. Через день, 21 января 1918 года, Гуково было взято всем батальоном. Взятие Гукова я не стал описывать здесь, я остановился только на гибели роты.

А. Макриди[35]

Моя жизнь[36]

Пока «углублялась революция», мы нашли более приятные и полезные связи, в частности с самым молодым корпусным преподавателем Мусселиусом[37]. Шведское происхождение не помешало ему стать искренним русским патриотом и сразу же после переворота возглавить подпольную антикоммунистическую организацию, за что, в возрасте тридцати лет, он лишился жизни. От него мы узнали, что нас не хватает на юге, где началась подготовка к вооруженному выступлению против большевистской власти. Нам обещали деньги и продовольствие на дорогу, солдатские обмундирование и документы, а также точные инструкции, как себя вести, что делать и говорить для благополучного достижения еще не захваченного красными Дона, которому позже Марина Цветаева предвещала в истории Белого движения символическое значение: «И в словаре, задумчивые внуки, за словом «долг» поставят слово «Дон»…»

Моей любимой игрой были солдатики. По правилам игры, мною же придуманным, они расставлялись на диване, куда я палил из самодельной катапульты гвоздями, устроившись в противоположном углу, где стоял рояль. Вот из-под этого-то рояля я и перенесся без проволочки на настоящее поле сражений, но сам в роли солдатика. Было мне уже пятнадцать лет, сказать, и с половиной. Несмотря на это, отец меня едва ли б отпустил, будь он жив, но мать удержать не смогла, да и как могла? Ведь я уже почти открыто курил!

К нам двоим присоединился третий курильщик, самый сильный, самый солидный и самый молодой в классе; я был на три месяца старше его, каковым преимуществом, за отсутствием иных, я и гордился высокомерно. Роли распределились легко: «самый» – Портос, полусамый – Атос, ну а я, за изворотливость, получил вакансию Арамиса.

Мобилизационным пунктом послужила наша квартира, откуда, переодевшись, основательно накормленные, мы простились с грустной мамой и в потемках направились на Казанский вокзал ловить счастье. Мать напутствовала нас просьбой «быть осторожными». Это на войне-то! Какие все-таки женщины наивные…

В последний день мы получили адрес явки и пароль со строгим наказом зазубрить их, но ни в каком случае не записывать. Адрес за шестьдесят лет из головы, конечно, вылетел, но пароль запечатлелся в ней на всю жизнь – Василий Блаженный… Несмотря на запрет, мы шепотом его благоговейно повторяли, представляя себе, как первоначальная подозрительность при нашем появлении сменится ликованием после произнесения магических слов; незабываемый миг! Мы не ошиблись, и впрямь миг остался незабываемым.

До Новочеркасска удалось добраться быстрее, чем ожидалось. Грязные, изнуренные недоеданием и бессонницей, но счастливые, без труда нашли по заученному адресу заветную цель. Она сразу обманула нашу пылкую фантазию: воображаемый дворец оказался приземистым, одноэтажным и довольно обшарпанным домом с непроницаемыми окнами и единственной дверью вровень с тротуаром, но под железным навесом, хоть и проржавевшим. Дверь наглухо заперта, дом выглядит необитаемым.

Не найдя звонка, мы постучали. Дверь приоткрылась тотчас, но на цепочке. Чубастый казак, не торопясь, сначала оглядел нас с пристрастием, а потом спросил:

– Чего надоть?

– Василий Блаженный! – срывающимся голосом прогудел в щель Атос.

– Нам таких не треба.

Мы растерянно переглянулись. Все рухнуло!..

– Да что вы за люди будете?

– Кадеты.

– Ну, так бы и сказали! Заходьте…

Через несколько дней нас с двумя сотнями других добровольцев переселили в здание Донского кадетского корпуса, где в большой зале на кадетских кроватях мы и разместились. Днем проходили военное обучение на плацу, вечером несли караульную службу. Формировался очередной, не помню какой по счету, партизанский отряд полковника Семилетова. Полковника мы не видели. Командовал нами есаул Боков[38], храбрый офицер, но неопытный командир. Никогда позже я не встречал такой пестрой части; тут оказались вместе, на равном положении, мальчики вроде нас и солидные мужички; фронтовики с Германской войны и новички, не умевшие стоять спокойно в строю; люди с высшим образованием и полуграмотные. Словом, всякой твари по паре.

Общего языка не было, и добровольцы группировались по закону «естественного отбора».

Настроение наше снизилось, хоть мы