О любви и смерти - Макс Фрай

– Кайпиринья – это сок горьких зеленых лаймов, очень много колотого льда и кашаса. То есть, бразильская водка из сахарного тростника. Обычно в коктейль еще добавляют немного сахару, но только не я.

– А почему?

– Ну как почему. Экономлю!

Подмигнул и скорчил такую уморительную рожу, символизирующую муки скупердяйства, что она расхохоталась от неожиданности.

Красавчик тоже рассмеялся – за компанию или просто от избытка сил. Откуда у него взялся избыток в половине четвертого утра – это конечно отдельная загадка.

Отсмеявшись, объявил:

– Меня зовут Сэм. И еще Вася. Одно из имен настоящее и даже записано в паспорте. А второе – просто прозвище. Какое именно, совершенно неважно. Как больше нравится, так и называйте.

«Тогда пусть будет Вася, – решила она. – Дурацкое же имя. И хоть немного уравновесит эту невыносимую красоту. Скажешь такому: Вася, – и вроде уже вполне можно рядом стоять, даже дыхание не сбивается».

А вслух сказала:

– А я Илона. Прозвища у меня нет, и это большое упущение. Имя мне совсем не идет.

– Потому что на самом деле вы Фанни, – пожал плечами Вася-Сэм. – Это видно невооруженным глазом. Но ваши родители проморгали; впрочем, ничего удивительного, многие так ошибаются. С младенцами гораздо труднее, чем со взрослыми, их подлинные имена обычно написаны на лбах очень мелким почерком, а искусство разбирать эти письмена давным-давно утрачено.

Кивнула:

– Да, Фанни – было бы здорово. Похоже, правда мое имя. А эти красавцы – Иииилоооона! – и хоть ты тресни. Еще и папин нос мне всучили, не спрашивая согласия. И мамину фигуру. Хотя дураку понятно, что надо было наоборот. Носик у мамы был, как у сказочной принцессы. Зато папа длинный и тощий, пошла бы в него, была бы сейчас топ-моделью и горя не знала бы.

И даже не отругала себя за столь нелепую откровенность. Какая разница, на самом деле, о чем с ним говорить. Какая, к черту, разница.

– Да ну, отлично все сложилось, – улыбнулся бармен. – Стань вы топ-моделью, не гуляли бы по городу в половине четвертого утра. Потому что в шесть вам пришлось бы подниматься, три часа приводить себя в порядок, а потом ехать на съемку. И тогда вы не попробовали бы мою кайпиринью, а она нынче чертовски хороша. Не то чтобы я набивал себе цену, дорогая Фанни. Но именно сегодня вечером в моем баре внезапно обнаружилась лучшая кашаса в этом полушарии.

– В Северном?

– В Северном. И в Восточном заодно. По моим сведениям, ближайшая родственница этой бутылки стоит сейчас на полке в кладовой, где-нибудь в окрестностях Форталезы.

– Какой еще Форталезы?

– Форталеза – это город в Бразилии, – терпеливо объяснил Вася. Ну или Сэм. И заговорщическим шепотом добавил: – Но не в самой Форталезе, Фанни! А, скажем, где-нибудь в ста километрах езды от нее. Или даже в двухстах двадцати восьми – например. Дело не в расстоянии, тут только то и важно, что в бутылке не какая-нибудь фабричная бормотуха, а самая настоящая кашаса с самой настоящей фазенды. Сладчайшая кашаса сердца.

– Почему именно сердца?

– На самом деле, лучше бы вам не спрашивать, а мне не отвечать, – улыбнулся он. – Потому что речь идет всего лишь о классификации по перегонному принципу. Кашаса головы, кашаса хвоста и кашаса сердца – такая вот немудреная деревенская терминология. Среди специалистов голова и хвост считаются полным фуфлом; честно говоря, я не настолько сноб, чтобы целиком разделять их точку зрения. И то, и другое пил в свое время как миленький и спасибо говорил, но кашаса сердца – самая высококачественная, тут не поспоришь. А приготовленная из нее кайпиринья – это, соответственно, кайпиринья сердца. И это уже не классификация, Фанни. А чистая поэзия. Наивная, конечно, но за барной стойкой другой и не ищут. А вы все не пьете и не пьете. И разбиваете мне сердце, потому что лед неизбежно растает, и тогда окажется, что все было зря. Не стесняйтесь, пожалуйста. Я уже четверть часа мечтаю угостить кого-нибудь своей идеальной кайпириньей. Вот как Лев уснул, с тех пор и мечтаю.

– Лев – это он? – шепотом спросила Илона, указав подбородком на дрыхнущего очкарика в невидимой шляпе. И получив утвердительный ответ, взяла наконец стакан и сделала первый глоток.

Кайпиринья была кисло-сладкая, немного терпкая, почти неразличимо горьковатая, с резким, как оплеуха привкусом лаймовой кожуры. И показалась ей совсем слабой, почти безалкогольной. Тоже мне – тростниковая водка. Нежные какие оказывается эти бразильцы.

– Это обманчивая мягкость, – заметил Вася-Сэм. – В хорошей кашасе не меньше сорока градусов. Пара-тройка коктейлей, и вы внезапно застаете себя танцующей на столе. Это в лучшем случае. Другие варианты мне даже озвучивать неловко.

– Ой, – всполошилась она, – а мне в половине седьмого поезд встречать. Документы передали с проводником, если не заберу, мне крышка.

– Ясно. Тогда второй порции не будет. Растягивайте эту.

Легко сказать – «растягивайте». Эта чертова кайпиринья оказалась даже не то чтобы вкусной, но такой притягательной, что не пить ее, держа в руках стакан, было почти невозможно.

– Трудно остановиться? – понимающе ухмыльнулся бармен. – Да, хорошая кайпиринья хуже приворотного зелья, по себе знаю. Закурить очень помогает, имейте в виду. Вы же курите, Фанни? Не может быть, что нет.

Совершенно растерялась от такого заявления.

– Так нельзя же в барах курить. Только на улице.

– В этом можно, – заверил ее Вася-Сэм. – Здесь моя территория. И правила – только мои.

И тут же подкрепил слова делом, извлек откуда-то маленькую черную сигариллу, невероятно вонючую, как выяснилось после того, как он ее раскурил.

– Ничего себе! – присвистнула она. – И как, не штрафуют? Или вы только по ночам так развлекаетесь? И никто до сих пор не стукнул? Немыслимо.

В ответ бармен почему-то расхохотался, да так заразительно, что она тоже улыбнулась. Хотя решительно не понимала, что тут смешного.

– Это самый забавный момент! – сквозь смех пробормотал он. – Боже милостивый, как же я это люблю!

Илона окончательно опешила.

– Что забавно? И что вы любите? Штрафы?!

Он только рукой махнул и рассмеялся еще пуще. Это называется «второе дыхание». Или третье, поди за ним сосчитай.

Наконец, немного успокоившись, объяснил:

– Не штрафы, конечно нет. Больше всего на свете я люблю объяснять своим сновидениям, что они мне просто снятся. Все сразу так удивляются! И смотрят на меня как на полного придурка. Но сниться при этом не перестают, вот что замечательно. Сами снятся и сами же спорят. Потрясающе. Обожаю!

– Так, стоп, – строго сказала Илона. – Что значит – «просто снятся»? Это плохая шутка. Совершенно не смешно! Лично я никому не снюсь. И сама не сплю. А как приличный человек шляюсь среди ночи по питейным заведениям. То есть, уже, можно сказать, среди утра. Но все равно! Я не снюсь. Я есть.