Нарциссическая семья: диагностика и лечение - Стефани Дональдсон-Прессман

испытали в детстве и тем, что они делают и чувствуют сейчас, они способны почувствовать себя менее дефектными. Они могут допустить возможность изменения. Им можно дать инструменты для изменения и поощрить принять ответственность за то, чтобы это изменение произошло.

Глава 8. Доверие и Терапия

История Дженни. Дженни — привлекательная и умная женщина, помощник адвоката, замужем, имеет троих детей подросткового возраста. Она пришла проконсультироваться из-за того, что ее второй муж перестал привлекать ее сексуально и из опасения, что она сделает какую-нибудь «глупость» (например, заведет роман на стороне) и тем разрушит отношения, как это уже было при первом замужестве. Она чувствовала, что ее жизнь была продолжающееся чередой саморазрушительных, импульсивных действий, и она хотела узнать почему это так, пока еще оставался шанс на спасение отношений.

Отец Дженни был пьяница и драчун. Как военнослужащий младшего звания, он подолгу был в отъезде, и с деньгами дома было очень туго. В семье было семеро детей; мать Дженни терпела оскорбления от мужа, она была бедна, груз ее забот был непомерно велик, и вдобавок она испытывала одиночество, поэтому во время отсутствия мужа она «приводила домой мужчин». У Дженни сохранились кошмарные воспоминания детства о пьяных ссорах между ее родителями и приставаниях со стороны ее дяди (брат матери, которого мать обожала). Видя, что дядя единственная опора матери, у Дженни не хватало духу рассказать ей о том, что дядя тискает ее и тем лишить мать ее единственного союзника.

На Дженни возлагали родительские функции с самого раннего возраста. Она рассказывает о детстве такими словами: «мне всегда было страшно; я всегда старалась просто стать незаметной, быть самой хорошей девочкой, чтобы меня не замечали и оставили бы в покое». Таким образом, Дженни росла в открыто нарциссической семье.

Она помнит Рождество, когда ей было шесть или семь лет. Ее отец приехал домой в отпуск за два дня до Рождества, и утром в сочельник отправился со своим братом за елкой. Дети, конечно, были радостно возбуждены предвкушением, что у них будет настоящая елка и весь день мастерили украшения для нее. Незадолго до полуночи отец ввалился в дом, пьяно куражась, и без елки. Ужасная ссора последовала между родителями.

Дженни помнит, как забилась в угол с ее младшим братом, веря, что если крепко-крепко обнимет его, они каким-то образом станут невидимы и их не затронут бушующие вокруг безумие и жестокость. Они простояли, вжавшись в угол, всю ночь, Дженни прижимала к себе брата изо всех сил и думала: «что бы ни случилось, я буду защищать его, я не отпущу его!»

Для жертв таких семей существует правило: чем меньше они получили эмоциональной поддержки от родителей, тем больше они боятся потерять то малое, что имеют. Например, Дженни вспоминает, что когда ей было двенадцать лет, ужасный, пугающий горец с плато Озарка постучал к ним в дверь, чтобы договориться с ее матерью относительно Дженни. Он не раз приезжал к родственникам в их селение и все это время приглядывался к девочке; теперь он хотел отвести ее себе домой в качестве «жены» для его сына. Дженни помнит ужас, который ее охватил, пока она слушала, как мать говорит с этим грязным, невежественным, дико выглядящим незнакомцем, который искоса и с вожделением наблюдал за ней всякий раз, когда она выходила из дома. Она спряталась в ванной, прижалась ухом к двери, будучи уверенной, что мать продаст ее за деньги — и знала, что ей придется покончить с собой, если мать это сделает, и уже начинала бояться, что не сможет умертвить себя достаточно быстро или умело.

Мать Дженни не продала ее, но несмотря на ее заявления, что у нее «даже и мысли об этом не проскочило», до сего дня Дженни чувствует, что этого чуть было не случилось тогда. И что же? -даже перед лицом этой и несметного числа других ужасных историй, Дженни продолжает называть свою мать «моей лучшей подругой».

Теперь, став взрослой, Дженни говорит, «я позволяю людям вытирать об меня ноги. Я ничего не могу поделать с этим. И даже если бы я что-то сказала, никто бы меня слушать не стал. У меня нет близких друзей. Я всегда умудряюсь сделать что-нибудь, что отталкивает людей. Сказать, что у меня комплекс неполноценности, это все равно что сказать, что доход Дональда Трумпа выше черты бедности — это даже близко не опишет реального положения дел.»

Спустя два месяца после начала психотерапии, Дженни пришла на сеанс заметно расстроенная. Она сказала, что ее муж хотел заняться любовью с нею, а она опять отвертелась от этого. Он оскорбился и рассердился, но сказал ей, что пробовал быть терпеливым, потому что знал, «что я хожу сюда [к психотерапевту], чтобы решить эту проблему, и он знает, что я очень стараюсь, и что он уверен, что скоро все наладится.» Я чувствую себя такой лицемеркой! Я не говорю о нашей половой жизни; мне уже даже все равно, есть она или нет. У меня уже несколько лет не было оргазма. Я хожу сюда только для того, чтобы иметь возможность поговорить о себе и о своем прошлом. Я хочу сказать, мне кажется, что все это вероятно связано между собой, но как?»

Доверие и Близость

В версии мифа Овидия, Нарцисс неоднократно запрещает Эхо дотрагиваться до него: «Руки прочь! Не обнимай меня!» История Дженни является хорошей иллюстрацией того, как устроены вещи во многих нарциссических семьях, и почему тем, кто вырос в таких семьях, так трудно поддерживать близкие отношения. Близость основана на доверии. Если доверие есть, можно впустить людей, убрать защитную стойку и общаться открыто. Если доверия нет, то имеет место танец под названием «иди сюда/стой там», с позиции «я подпущу тебя к себе, но не слишком близко и не слишком надолго», вслед за чем наступает разочарование, перерастающее во враждебность и, как правило, разрыв отношений.

Конечно же, бывают исключения. Встречаются супруги и любовники, которые остаются вместе, несмотря на обмен противоречивыми сообщениями, потому что они полагают, что их отношения могут работать. Но это исключения, а обычно чрезвычайно трудно сохранить отношения с кем-либо, кто вырос в нарциссической семье (особенно, если там практиковались телесные наказания). Это действительно трудно — суметь отрешиться от противоречивых посылов, защищая эго от ударов, и постоянно слышать: «это из-за тебя — ты специально сделал(а) это мне — ты слишком много захотел(а)» (или наоборот «это все моя вина