Рюрик - Евгений Пчелов

Б. А. Рыбаков, хотя и относил начало Руси к VI–VII векам, все же признавал варягов скандинавами. Но продолжала существовать и старая антинорманистская версия, считавшая варягов балтийскими славянами. Эта гипотеза, казалось бы, давно отвергнутая наукой по причине своей несостоятельности, возродилась в 1960-х годах, но не пользовалась почти никакой поддержкой в научной среде, и ее разделяли лишь единичные исследователи, например, Вадим Борисович Вилинбахов (1924–1982). В начале 1970-х годов с оригинальной трактовкой «варяжского вопроса» выступил профессор Аполлон Григорьевич Кузьмин (1928–2004). Насчитав на карте европейского Средневековья чуть ли не десяток разных «Русий» (в Южной и Восточной Прибалтике, Прикарпатье, Причерноморье, на Дунае и т. д.), Кузьмин усматривал прототип названия «Русь» в названии острова Рюген (у южного побережья Балтийского моря) и наименовании его жителей ругами. Там же, на южном побережье Балтики, Кузьмин локализовывал и варягов, однако считал их не славянами, а славянизированными кельтами (!). По мнению Кузьмина, кельтский субстрат на этой территории был очень значительным, как и во многих других регионах Европы. Племя венетов (венедов) Кузьмин тоже считал кельтским: «Именно в Прибалтике кельты подчинили славян, что способствовало распространению имени венедов также на славянские племена». Слово «Русь» (через названия племен ругов и рутенов) он возводил к кельтскому корню rudh — со значением «рыжий», «красный». А в слове «варяг» видел кельтский корень var(vor) — «море», соединенный с прибалтийско-славянским суффиксом — ang. Из кельтских языков объяснял он и имена первых русских князей — Рюрика, Аскольда и Дира, Олега, Игоря. Так, имя «Рюрик», по мнению Кузьмина, представляло собой случай перехода этнического названия в личное имя: «рауриками» называлось одно из древних племен в кельтской Галлии. Имя «Синеус» возведено к кельтскому sinu, sinjos — «старший». Относительно имени «Трувор» исследователь предложил даже несколько вариантов этимологии: или от названия племени треверов, или от сочетания кельтских слов «большой дом», или от кельтского слова со значением «крепкий», «храбрый», «сильный», или даже от слова tri, то есть «три». Это число у кельтов имело магическое значение и считалось символом силы и могущества. Подобным образом объяснялись и другие древнерусские имена.

Надо заметить, что все эти сопоставления с точки зрения лингвистики выглядели крайне поверхностными, а потому оригинальная гипотеза Кузьмина осталась одиноким эпизодом в истории «спора о варягах» — эпизодом столь же интересным, сколь и бездоказательным. И действительно, Кузьмин нигде не объяснял, каким образом происходили те или иные лингвистические «превращения» и чем его построения более доказательны, нежели версии его оппонентов. Всё это было очень похоже на прежние поиски созвучий без детальной проработки всего «пути» от одного названия или слова до другого. По мнению Кузьмина, «общая судьба варягов-кельтов и поморских славян способствовала быстрому взаимопроникновению культур еще на южном побережье Балтики. Теснимые с материка германцами, они уходят на восток уже как относительно цельная этническая группа, в которой преобладают кельтские имена, а средством общения является славянский язык». Варяги на Руси — «последний этап слияния» этой кельтской культуры со славянской. Таким образом, балтийско-славянская гипотеза была обогащена еще и совершенно произвольным кельтским «основанием»[98].

Все эти старые и новые «антинорманистские» концепции, возрожденные или созданные в послевоенный период в отечественной науке, вызывали искреннее недоумение как у западных историков, так и у русских ученых, живших на Западе. Казалось, что и в этом вопросе советская наука пошла по своему, совершенно «особому» пути. Очень ярко выразил отношение ко всем этим построениям русский историк Александр Васильевич Соловьев (1890–1971), который в эмиграции был профессором Белградского, а позднее Женевского университетов. В письме известному историку В. Т. Пашуто (1967) он подчеркивал: «На мой взгляд, это есть проявление того неумеренного славянофильства, которое овладело советской историографией со времен Сталина. Оно было понятно во время Великой войны, но сейчас, когда Сталин давно исчез, пора вернуться к объективному изложению древней русской истории, а не идти за фантазиями Б. А. Рыбакова. Надо признать, что был "норманский факт" в нашей истории, как он был в истории Англии, как был "франкский факт" в истории Франции, "визиготский" в истории Испании, а в истории Болгарии — "тюркско-болгарский факт", хотя его тоже отвергали квасные славянофилы типа Иловайского… Я… ищу только объективной истины, той, которую признавали Карамзин, С. М. Соловьев, Ключевский и Шахматов: древняя Русь была норманского корня, и против этого ничего не поделаешь. С этим надо примириться»[99]. Но в период холодной войны и очередного витка противостояния с Западом этот «факт», конечно, не мог быть признан.

С мертвой точки «варяжский вопрос» был сдвинут только в 1960-е годы, и прежде всего в сфере археологии. К тому времени уже был накоплен значительный археологический материал, объем которого впоследствии еще увеличился, однозначно свидетельствующий не только о присутствии на территории Древней Руси скандинавов, но и об их жизни там (жилища, ремесленные постройки, торговые центры, погребения). В 1965 году в стенах Ленинградского университета состоялась дискуссия о варягах, третья со времен Миллера и Ломоносова, на которой оппонирующие стороны представляли доктор исторических наук Игорь Павлович Шаскольский (1918–1995), автор содержательной книги «Норманская теория в современной буржуазной науке» (1965), где давался критический обзор зарубежной историографии за двадцать последних лет, и преподаватель кафедры археологии университета Лев Самуилович Клейн (родился в 1927 году). Председательствовал на заседании известный археолог и историк Михаил Илларионович Артамонов (1898–1972), заведующий кафедрой археологии университета и бывший директор Эрмитажа. Дискуссия открыла возможность более свободного обсуждения этой «опасной» для того времени темы, а главное, ознаменовала начало более взвешенного и научного ее исследования[100]. Значительную роль сыграла также совместная статья Л. С. Клейна, И. В. Дубова и В. А. Назаренко «Норманские древности Киевской Руси на современном этапе археологического изучения», опубликованная в 1970 году в сборнике «Исторические связи Скандинавии и России».

Постепенно в Ленинграде сложилась мощная школа археологов (существующая и сейчас), занимающихся раскопками ряда центров (Рюриково Городище, Старая Ладога) и изучающих русско-скандинавские древности (Г. С. Лебедев, И. В. Дубов, А. Н. Кирпичников, Е. Н. Носов, Е. А. Рябинин и др.). Большую роль в ее формировании сыграл Славяно-варяжский семинар, организованный в Ленинградском университете Л. С. Клейном. Одной из наиболее важных работ в этом научном контексте был труд Глеба Сергеевича Лебедева (1943–2003) «Эпоха викингов в Северной Европе» (1985; второе издание этой книги, существенно дополненное, было опубликовано уже после смерти автора, в 2005 году, под названием «Эпоха викингов в Северной Европе и на Руси»). Лебедев выступил с так называемой «циркумбалтийской теорией», согласно которой в VIII–X веках существовала особая североевропейская общность различных народов Балтики и их культур, одним из проявлений которой и было движение викингов, соединившее Западную Европу, Скандинавию и Русь. В конце 1980-х — начале 1990-х годов были проведены даже экспедиции на гребных судах по пути «из варяг в греки» от Балтийского до Черного моря[101].