Внутри и вне помойного ведра. Практикум по гештальттерапии - Фредерик Саломон Перлз

облако покрывало линии противника. Они были вооружены длинными эластичными молотками, которыми они убивали и били любого, кто еще показывал признаки жизни. Я так никогда и не узнал, делали ли они это, чтобы сохранить боеприпасы, боясь привлечь внимание, или из садистских побуждений.

Другой раз встреча со смертью произошла случайно. Утром мы проверяли наши противогазы с помощью слезоточивого газа. Они казались в хорошем состоянии. Той же ночью мы провели газовую атаку. Последняя проверка стальных бутылок. Метеоролог проверяет скорость, устойчивость, направление ветра.

Проходил час за часом. Я не слишком напряжен, сидя в блиндаже и читая утонченную литературу. Наконец, метеорологические условия, по-видимому, прекрасны. Открыть клапаны! Желтое облако стелется по направлению к траншеям. Потом внезапное завихрение. Ветер изменил направление. Траншеи лежат по зигзагу. Газ идет в наши траншеи. И мы действительно погружаемся в него, а противогазы у многих испорчены. И многие получают отравление от легкого до сильного, а я единственный медик, и у меня только четыре кислородных баллона, и каждый должен вырывать баллон, чтобы улучшить положение другого солдата.

Не раз я порывался сорвать маску со своего вспотевшего лица. В 1914 году, когда разразилась война, я уже обучался медицине. Осматривающий меня врач сказал: "Годен для земляных работ", что было даже ниже, чем "годен в запас". Я очень сильно сутулился и имел капельное сердце, удлиненное маленькое сердце. Мне трудно было выдерживать нагрузки в спорте, и я предпочитал все виды спорта общему балансу сил.

У меня не было намерения стать и кровавым героем. Поэтому я добровольно вступил в Красный Крест, чтобы быть полезным по другую сторону боевой линии. Большую часть времени я оставался в Берлине, продолжая занятия. Четырехнедельного путешествия в Монс на границе с Бельгией мне хватило с лихвой, и я отправился восвояси. Только я не подозревал, что это было подсудным делом, поскольку в моем представлении Красный Крест был полуприватной организацией. Когда меня схватили, я, хромая по-дилетантски, притворился, что у меня болит нога. Меня послали к профессору Шлейчу, которым я восхищался как одним из тех, кто интересовался психосоматической медициной еще до Гроддека. Он сделал мне внутрибрюшную инъекцию, которая была столь болезненной, что я страстно возжелал выздороветь.

Мы отправились в Монс в очень медленном поезде, который всегда должен ждать, пропуская фронтовые войска и снаряжение. Нет еды. Я был слишком истощен и уснул так глубоко, что мне потребовалось несколько минут, чтобы сориентироваться, когда меня разбудили. Это было жутко. Я уставился на них, — на стены вагона — полная деперсонализация, отсутствие любого ощущения или значения.

В Монсе я дежурил на станции, раздавал кофе и другие закуски для погрузки в вагоны раненым, возвращающимся с фронта. Когда я хотел дать воды раненым и страдающим британским Томми, немецкие раненые не позволили мне. Я впервые ощутил вкус и шок бесчеловечности войны.

Одна бельгийская девочка очень полюбила меня и бросила вызов презрению соседей. Она была пылкой и всегда оправдывала меня.

В то же время я достаточно хорошо говорил по-французски и выступал в качестве переводчика, особенно позднее, в армии.

В 1916 году фронты были заморожены. Все больше и больше людей призовут на военную службу. У меня был друг. Прямо сейчас я не помню его имени. Фамилия была Кнопф. Позднее я расскажу о нем подробнее. Мы решили идти добровольцами в армию до того, как нас призовут на службу. Он выбрал бригаду снабжения и был убит случайно. Я выбрал батальон, который работал с цеппелинами, дирижаблями, которые, в действительности, играли в войне ничтожную роль.

Сержант моего взвода скорее любил меня. Я производил на него впечатление тем, что был студентом медицинского факультета. "В любом случае долго здесь оставаться вы не можете. Вас нужно перевести в медицинский корпус". Но еще большее впечатление я производил умением стрелять. Когда капитан производил инспекцию, он ставил меня к стенду для стрельбы. По правде сказать в положении лежа с поддержкой я стрелял хорошо, но в положении стоя у меня не было устойчивости.

Безобразнейшая вещь случилась с нашим лейтенантом. Чтобы финансировать войну император выдвинул лозунг "Отдаю золото для железа". Однажды нам пообещали увольнительную за каждую золотую монету, которую мы принесем. В конце концов, я скопил четыре десятимарковые золотые монеты. Когда я попросил увольнительную, меня отослали к лейтенанту, и я услышал в ответ: "Не будь нахалом, ты — свинья! Ты должен быть счастлив служить своей родине! Кругом марш!". У меня было несколько стычек такого рода с немецкими офицерами. Ни одна нация в мире не может быть под стать этому смотрящему сквозь монокль высокомерию.

Изложение военных событий утомило меня и наскучило, мне хочется чего-то такого, что могло бы меня возбудить. Немного теории, немного житейской практики, но я придерживаюсь своего обещания писать только то, что приходит в голову. В конце концов, никто не может определить последовательность, в которой возникает это дерьмо.

В природе существует закон и порядок. Фекалии являются накопленными неиспользованными или бесполезными остатками нашей пищи, и появляются они более или менее в порядке поступления. Разница между потребляемой пищей и фекалиями используется организмом для питания. Она ассимилируется, становится частью "Я". Переход из ВЗ к ЯЗ завершается.

Одной из причин, по которой система Фрейда не работает, является пропуск факта ассимиляции. Фрейд застрял на интеллекте каннибалов, воображающих, что поедание храброго воина придаст им мужество.

У Фрейда были оральная зона и анальная зона, но ничего между ними. Я давно отошел от такого деления. Мне нравится "Оно*. Оно старо, как школьная композиция — оральная и анальная зоны — старо, старо, старо. Почему вы не можете тут же сказать: Фрейд, у тебя есть рот и задний проход. И большой рот, у меня такой же. У тебя есть задний проход, и у меня. Мы оба — напыщенные ослы, слишком серьезно воспринимающие себя. Мы должны создавать для человечества большие теории.

С меня хватит. Давайте бросим пустое в суперпомойный ящик, потом также поступим и с ним.

Удачник: "Фритц, ты не можешь сделать это. Еще одна неоконченная рукопись! Будут читатели или нет, будет издатель или нет, но у тебя есть новые образы и открытия. А если это будет полезно другим?"

Неудачник: "Дело не в этом. Слова овладевают мной и я начинаю выбирать: то, что я вижу, думаю, вспоминаю перекладывается в слова с точки зрения писателя. Утром я почувствовал близкое умопомешательство. Слова ползли по мне, как термиты".

Удачник: "Мне все больше кажется, что ты продолжишь. Было время, когда слова, чувства и мысли