Современный детектив. Большая антология. Книга 1 - Карстен Дюсс

class="p1">— Вы можете назвать хотя бы одну причину, почему кто-то решился проникнуть к вам в дом? У вашего дедушки есть какие-то ценности? Антиквариат? Что-то в этом роде?

Том ненадолго задумался, и Кельда поняла, что он просто пользуется паузой, чтобы рассмотреть ее.

— Он увлекается мрамором. В его комнате целая стена покрыта мрамором.

— Мрамором? Просто камнем?

— Да. Не думаю, что кого-то привлекают его деньги.

Кельда вскинула бровь, как бы говоря: «Что же их тогда, черт возьми, привлекает?»

— Есть люди, которым не нравится, что меня выпустили из тюрьмы. Не нравится, что я соскочил со скамьи смертников. Мой адвокат уже получал угрозы и в свой, и в мой адрес.

Кельде снова вспомнилась преследовавшая ее красная «тойота».

— Не сомневаюсь, что так оно и есть. Кое-кто действительно не согласен с тем, что вы вышли из тюрьмы.

— Поэтому я не исключаю вероятности того, что кто-то попытается проникнуть в дом, чтобы… разделаться со мной.

Она вздохнула:

— Не очень приятное чувство, да?

— Я как будто снова в тюрьме. Вроде бы вышел, освободился, но приходится все время быть настороже.

— Что ж, возможно, вам действительно есть чего опасаться. И я согласна с вашим предположением, что кто-то, возможно, готовит проникновение в дом. Но я вынуждена повторить то, что уже сказала по телефону: с этим нужно обращаться в местную полицию. Полагаю, Тони Ловингу вполне по силам устроить так, чтобы патрульные взяли ваш дом под особый контроль.

— Послушайте, Кельда. Как я уже сказал, не все рады тому, что меня выпустили. В этот список я бы включил и местных копов. Сейчас мне лучше держаться тише воды, ниже травы и не привлекать к себе внимания. Понимаете?

Чего ей меньше всего хотелось, это обсуждать отношение полицейских к Тому Клуну.

— В доме есть сигнализация?

— Нет.

— Об этом стоит подумать.

— У деда нет таких денег. Ему и налог-то на недвижимость платить трудно. А я пока еще не работаю.

— Тогда по крайней мере укрепите окна. Это единственный способ обезопасить подъемное окно. — Кельда сама сталкивалась с подобной проблемой и разбиралась в подъемных окнах. Такие были в ее доме в Лафайете. — А какие замки на дверях?

— Одно название. Из трех запор есть только на одной.

— Это ваш приоритет номер один. На все двери поставьте замки понадежнее.

— Получается, мне надо построить для себя еще одну тюрьму? Вы это мне предлагаете?

— Я имею в виду другое. — Ноги горели. Хотелось как можно скорее уехать из Боулдера и положить их на мешочки с замороженным горошком. — Знаете, я передумала. Если вы не против, я бы выпила апельсинового сока.

Кельда опустилась на один из стоявших во дворе старых стульев. Боль от этого не уменьшилась, но изменилась. Иногда, когда избавление от нее было невозможно, Кельде оставалось надеяться только на новизну ощущений.

Она, разумеется, не сказала Тому, что сок понадобился ей, чтобы запить таблетку перкосета. Или две.

— Вы в порядке? — спросил он, передавая Кельде стакан.

Она выругалась про себя. Ей не нравилось, когда люди замечали ее боль.

В устах другого человека вопрос прозвучал бы сочувственно, но в сочувствии Тома Клуна Кельда сильно сомневалась. Его восприимчивость к ее боли была, пожалуй, сродни звериному инстинкту. Так слон-самец чувствует слабость противника, а акула улавливает запах крови.

Постаравшись переключиться на легкий тон, Кельда сказала:

— Что вы имеете в виду? Все прекрасно.

Она взяла стакан и сделала глоток сока. Проглоченная раньше, пока Том отсутствовал, таблетка встала в горле, и ее требовалось срочно смыть.

— Знаете, что я делал каждый вечер в тюрьме перед тем, как лечь спать?

Вопрос показался Кельде риторическим. Она посмотрела на Тома поверх кромки стакана, довольная тем, что они уже не говорят о ее боли.

— Я привязывал дверь камеры, чтобы ее не открыли. Иногда, если удавалось раздобыть, шнурком. Но чаще всего веревочками, которые сплетал из ниток одеяла. Я не мог уснуть, если дверь оставалась непривязанной. — Он посмотрел ей в глаза и медленно кивнул: — Можете поверить, так оно и было.

«Интересно, к чему эта история?» — подумала Кельда.

— Я сидел в этой долбаной тюрьме с особой системой безопасности и каждую ночь делал то же, что делает любой житель пригорода. Закрывался от плохих парней. Только в моём случае плохие парни были не грабителями, а убийцами и насильниками. Те, кто прорывался в мою камеру, были бешеными псами.

Кельда молча смотрела на него.

— Вы ничего не говорите. Вам трудно проявлять сочувствие?

— М-м-м… нет.

— Все это к тому, что я привык ложиться спать со страхом. Я закрывался в своей тюремной камере. Каждую ночь на протяжении тринадцати лет. И больше не хочу. Просто не хочу.

— Поэтому вы так серьезно отнеслись к случившемуся? К вывернутой лампочке и разрезанной ширме? Для вас это означает продолжение той жизни, когда вы ложились спать со страхом?

— Да. Я чувствую себя так, как будто снова завязываю дверь шнурком. Плету веревки.

— И это было хуже всего, верно? Страх?

Кельда сама удивилась тому, что задала такой вопрос, удивилась своему искреннему желанию знать ответ.

— Хуже всего? — Том показал пальцем в небо. — Задавать этот вопрос — все равно что спрашивать, какая часть ночи темнее. Черное и есть черное.

В уголке глаза задрожала слезинка, и Кельда отвернулась.

— Я что-то не так сказал? Чем-то вас расстроил?

Она вздохнула:

— Нет. Извините. Просто то, что вы сказали, напомнило мне кое-что.

Кельда Думала о Джонс. О ее страхах.

— Вы очень красивы.

Она качнула головой, отказываясь от комплимента. Кельде не хотелось признаваться в том, что она все еще воспринимает его как заключенного, и его лесть звучала для нее брошенным из-за решетки проклятием.

Прежде чем продолжить, Том отступил от нее на шаг.

— Ненавижу звук, когда захлопываются двери. Так и не привык к нему. И ненавижу шаги в коридоре. Эхо. Там, в тюрьме, все отдается эхом. Все. А пища! Просто помои в корыте. Но черным было все. Нельзя сказать, что вот это хуже остального. Все было черным. Меня держали в камере смертников за убийство, которое я не совершал. Разве может в этом быть что-то худшее?

Наверное, вот тогда ей и следовало сказать: «Мне очень жаль». Она не сказала. Ей с трудом удавалось удерживаться от того, чтобы не начать массировать мышцы ног. «У каждого своя тюрьма», — подумала Кельда.

Том Клун смотрел на нее, ожидая чего-то.

— Вам не нужно мне объяснять, — пробормотала она. — Я… имею в виду… насчет правосудия. М-м-м… Принимая во внимание то, через что вы прошли… удивительно,