Сегун - Джеймс Клавелл

— Что случилось, Анджин-сан?

— Он сошел с ума…

— Как это? Он мертв?

— Да. Сначала надо похоронить, потом поедем в Эдо.

— Хай.

Блэксорн послал за лопатой и попросил оставить его одного. Он похоронил Винка выше линии прилива, на гребне, откуда видны были останки корабля. Он прочитал молитву и соорудил над могилой крест из двух обломков плавника — досок, прибитых к берегу течением. Читать молитву над покойником — это было для него привычным делом: много, много раз приходилось ему стоять так над телами своих товарищей… Только в этом плавании — больше ста раз, с тех пор как они покинули Нидерланды. Из всей его команды выжили только Баккус Ван-Нек и юнга Круук. Остальные пришли с других кораблей: помощник капитана Саламон, Жан Ропер, кок Сонк, парусный мастер Джинсель… Пять кораблей и четыреста девяносто шесть человек… И вот еще Винк… «Все умерли кроме нас семерых. А за что?… Чтобы быть первыми, обогнувшими земной шар?»

— Не знаю, — сказал он могиле. — Теперь уже с этим покончено…

Блэксорн привел могилу в порядок, попрощался: «Сайонара, Джохан!», спустился к морю и, раздевшись, поплыл к останкам корабля — помыться. Он сказал Наге и Ябу, что у них такой обычай — мыться после похорон на берегу одного из команды. Капитан делает это как бы украдкой, в одиночку, если больше нет никого из команды, и море очищает его перед Богом, который тоже христианский Бог, но не совсем такой, как у христиан-иезуитов.

Он уцепился за шпангоут судна и заметил, что там уже начинают скапливаться рачки… Песок заполнил все пространство, похоронив киль на три сажени. Скоро море предъявит свои права на него, и корабль исчезнет совсем… Он бесцельно посмотрел по сторонам. «Спасать уже нечего…»

Блэксорн поплыл к берегу, где его уже ждали вассалы со свежим бельем. Он оделся, засунул за пояс свои мечи и пошел обратно к галере. Около пристани его окликнул один из вассалов:

— Анджин-сан!

Почтовый голубь, преследуемый ястребом, бешено махал крыльями — он искал спасения в клетке, висевшей на чердаке самого высокого деревенского дома, расположенного на спуске к морю, — своего дома. Когда до клетки осталось ярдов сто, ястреб высоко в небе сложил крылья над своей добычей и камнем устремился вниз… Атака его не удалась, — только облако перьев разлетелось от удара… Голубь падал и кричал, словно смертельно раненный, но перед самой землей выправился, полетел и проскользнул в отверстие в сетке… Ястреб кричал свое «ек-ек-ек» совсем рядом, в нескольких шагах… Все зрители обрадовались — кроме Блэксорна: его не тронули ум и смелость голубя, теперь его ничего не трогало…

— Вот здорово! — не удержался один из его вассалов, хотя и смущенный суровостью хозяина.

Блэксорн вернулся на галеру и застал там Ябу, госпожу Сазуко, Кири и капитана. Все было готово к отплытию.

— Ябу-сан, има Эдо ка? — спросил Блэксорн. Но Ябу не отвечал, Блэксорна просто никто не заметил, — все смотрели на берег: к деревне торопливо шел Нага, из дома навстречу ему — владелец голубя. Нага сломал печать, вскрыл письмо и посмотрел на листок бумаги: «Галера и все находящиеся на борту должны оставаться в Иокогаме до моего прибытия. Торанага».

* * *

Ранним утром по гребню холма мчались всадники. Впереди — пятьдесят сопровождающих и разведчики авангарда под командованием Бунтаро. За ними — большой военный отряд во главе с Оми. Следом — отец Алвито — Тсукку-сан и десять его монахов, державшиеся плотной группой. Затем — небольшой арьергард, с ним несколько охотников с соколами на перчатках, — соколы с колпачками на головах кроме одного, большого желтоглазого ястреба-тетеревятника. Все самураи — вооруженные до зубов, в кольчугах, с боевым кавалерийским оружием.

Торанага ехал легко… При взгляде на него никто не узнал бы сурового, печального дайме, каким мы его оставили. Это был другой человек — сильный, бодрый, уверенный в своей цели и не таящий ее от других. Поездка его идет к концу, и он рад этому. Прошло два с половиной дня с тех пор как он приказал Наге задержать галеру в Иокогаме и выступил из Мисимы форсированным маршем. Ехали очень быстро, меняя лошадей через каждые двадцать ри. На одной станции, где не оказалось свежих лошадей, ответственный за это самурай был смещен, жалованье его было отдано другому, а ему приказано совершить сеппуку или побрить голову и стать монахом. Самурай выбрал смерть.

«Глупец был предупрежден, — думал Торанага. — Все Кванто мобилизовалось и готовилось воевать. И все-таки этот человек погиб не совсем зря. Весть о том, что произошло на этой станции, облетела все мои владения — больше задержек не будет. Так много еще надо сделать…»

Голова шла кругом от фактов, планов, альтернатив… Через четыре дня наступит Тот день — двадцать второй день месяца любования луной. Сегодня в Осаке придворный Огаки Такамото нанесет официальный визит Ишидо и с сожалением известит его, что Сын Неба из-за болезни принужден на несколько дней отложить свой визит в Осаку.

Устроить эту отсрочку оказалось очень легко. Огаки, принц седьмого ранга, девяносто пятый в династии, ведущий происхождение от императора Го-Секо, как и все члены императорского двора, был беден. Двор не имел собственных доходов — ими располагали только самураи — и в течение сотен лет существовал на весьма скудное содержание, выдаваемое сегуном, квампаку или правящей хунтой сегодняшнего дня. К тому же содержание это тщательно контролировалось. Торанага почтительно и осторожно, действуя через посредников, выделил для Огаки десять тысяч коку в год. Огаки пожелал передавать эти деньги нуждающимся родственникам. Торанага скромно откликнулся: будучи Миновара и, стало быть, тоже ведя свой род от Го-Секо, он рад, что может услужить. И доверительно сообщил: климат в Осаке, особенно вовремя двадцать второго дня, так ненадежен… Возвышенному позаботиться бы о своем драгоценном здоровье…

Конечно, гарантий не было — вдруг Огаки не убедит, не отговорит Возвышенного — но Торанага догадывался, что советников Сына Неба и самого Сына Неба задержка обрадует — даст надежду, что потом можно и вообще отменить поездку… Только раз за три столетия, правящий император оставлял свою резиденцию в Киото: четыре года назад он соблаговолил прибыть по приглашению Тайко — посмотреть, как цветут вишни у Осакского замка. Его визит совпал с передачей Яэмону титула квампаку, — таким образом, предполагалось, что новая династия сегунов будет подтверждена императорской печатью.

При обычных обстоятельствах ни один дайме, даже Торанага, не осмелился бы сделать такое предложение кому-нибудь из придворных — это оскорбляло вышестоящие власти, в данном случае Совет регентов, лишало их многих привилегий и немедленно расценивалось как измена, — да так и было на самом деле. Но Торанага знал, что он уже все равно обвинен в измене…

«Завтра Ишидо и его союзники выступят против меня. Сколько времени мне осталось? Где следует быть битве? В Одаваре? Победа зависит от времени и места, а не от числа воюющих. Соотношение сил у меня и у них — один к трем. Ничего… Ишидо выберется из Осакского замка! В шахматной борьбе за власть я пожертвовал своего ферзя, но Ишидо потерял две ладьи… Но в последней игре я утратил больше чем ферзя. Я лишился корабля. Ферзь может быть добычей, корабль — нет!»