Так произошло - Russain Reversal

я слышал — Пьер Кармин разрабатывает новую линейку платьев — не эти странные платья из листьев салата и деревянных досок для «недели высокой моды», а что-то действительно красивое и практичное — так что если у тебя возникнет желание — ты можешь посетить его на выходных — я думаю, он не откажет в заказе королевской дочери.

Расплывшись в ухмылке Нио благодарно кивнула Джонатану, прежде чем подняться со своего места — хотя она и не была любительницей платьев — Кармин прекрасно умел работать не только с подобными одеяниями, но и с теми, что могли прийтись по душе самой Нио — прежде чем отправиться в свою комнату — скорее всего для того, чтобы подготовить свой дальнейший заказ для модельера, а может быть и для того, чтобы связаться с ним прямо сейчас — и развеять свою скуку подобным занятием, что могло продолжаться как минимум до конца текущего дня — оставляя Джонатана и Синдер наедине.

— Я вижу что политические маневры все же оставляют свой след на твоих действиях,- Синдер произнесла осторожно, стараясь выдать это скорее за легкую шутку о том, как легко Джонатан смог отправить Нио прочь от себя для личного диалога с Синдер, но прекрасно осознавая, что это не было той темой, которую Джонатан легко мог обсуждать — и явно не той темой, что он любил обсуждать.

— Иногда они пригождаются и в обычной жизни,- Джонатан ответил легко, чуть успокоив разум Синдер, однако спустя мгновение слабая улыбка на его лице замерла, прежде чем взглянуть на Синдер внимательно. Синдер, не решившись на то, чтобы прервать размышления Джонатана, взглянула на него внимательно — осознавая внутренне, о чем именно думал и хотел — и столь сильно не хотел говорить Джонатан — и не обладая силой для того, чтобы поднять тему первой — из-за чего в комнате воцарилась тишина, прежде чем Джонатан все же заговорил вновь,- День рождения Кали…

Синдер любила и ненавидела то, что она знала Джонатана столь лично. Любила то, как она могла угадывать лучшие подарки, его излюбленные ежедневные ритуалы и поддержать его мысли и эмоции, немного улучшить его настроение, чем бы то ни было омрачено. И ненавидела то, что она знала, когда Джонатан погрузится в очередное печальное раздумье и знала, что она едва ли могла ему помочь в этот момент. Насколько проще было бы не знать о том, что она ничем не могла помочь Джонатану — верит в то, что пара похлопываний по плечу, какая-нибудь глупая и неуместная поза, выпячивающая ее грудь, или какие-нибудь бессмысленные слова «не беспокойся, все будет хорошо» могли ему помочь — и насколько сложно было жить зная, что это все было пустым, наносным и бессмысленным. Синдер не могла помочь Джонатану и это терзало ее душу.

Конечно же Джонатан переживал не от того, что он не смог подобрать подходящий подарок Кали или чувствовал себя неуютно на ее завтрашнем дне рождения, а из-за приближающегося момента решения. Финального — в каком-то смысле — решения относительно мужа Кали, Гиры, и судьбы Менажери. Что будет с Менажери — прочный союз, перетекающий в протекторат и последующее поглощение государства — или медленный разбег двух когда-то прочно стоявших вместе братьев, один поигрывающий мускулами, глядя на собственные амбиции на международном политическом поле, и второй, тихо готовый отступить в тень, преследуя не возвышенные цели, а спокойную жизнь среди равных? Судьба Менажери решалась в высоких кабинетах Гленн.

Синдер лично, безусловно, выступала за позицию ожидаемо жесткую. С ее точки зрения Менажери было ценным набором ресурсов — человеческие ресурсы, природные, туристические, политические, дипломатические и так далее — что стоило использовать. Тот, кто пытался получить контроль над этими ресурсами, увести их из-под носа Гленн, передать потенциальному противнику — Озпину — был врагом, и враг должен был быть уничтожен — возможно, не столь прямо и болезненно чтобы говорить именно об «уничтожении» — но «нейтрализация» подобной угрозы, безусловно, оставалась приоритетом в мыслях Синдер.

К сожалению Синдер понимала, что она могла так свободно рассуждать о подобном только потому, что для нее Гира представлял из себя весьма посредственно знакомого ей абстрактного «коллегу с работы Джонатана» — размытой фигурой на периферии ее сознания, всплывающей в центре ее разума раз в пару месяцев во время очередной истории от Джонатана, нежели живое существо — не говоря уже о какой-то личной связи. Для Джонатана же Гира являлся… Не совсем другом — скорее близким приятелем, но все же совершенно не чужим человеком. Кем-то с кем Джонатан мог — предполагая согласование времени, рабочих графиков и преодоление сотни тысяч иных препон на пути Джонатана — сыграть в карты, отпраздновать праздник или даже выпить чего-нибудь алкогольного. Там, где для Синдер было достаточно просто поставить свою подпись на документе — для Джонатана возникало множество препятствий.

Но хуже всего было то, что Синдер ничего не могла сделать с этим фактом. Действительно, что она могла сделать — сказать Джонатану, что он должен был убить своего «почти-друга» и не задумываться о последствиях и предпосылках подобного? Это было тем, от чего Джонатан уводил ее всю ее жизнь — и при всей возможной любви Синдер иронии — она не желала теперь меняться ролями с Джонатаном, в плане того, кто понимал свои действия и принимал их такими, какие они есть — и тем, кто этого не делал.

Или наоборот — взяться отговаривать Джонатана от возможного решения проблемы Гиры? Исключая сам факт того, что Синдер считала подобный исход наиболее удачным — устранение Гиры, если быть более конкретными — должен ли был Джонатан просто отпускать на волю потенциального противника, уводить ресурсы, создавать проблемы — не только для самого Джонатана, но для всего его государства? Пусть Менажери и не был критически важен для существования Гленн более — это все еще был важный союзник, рынок сбыта в конце концов. Текущий разбег мог пошатнуть на только планы гегемонии Гленн, но и всю политическую ситуацию — возможно даже однажды стать причиной угрозы для Джонатана — и Синдер не могла этого допустить, никоим образом.

И Джонатан понимал это не меньше — нет, больше Синдер — нужду действовать во имя государства — и необходимость сохранять свою человечность. Что станет с ним, если он не остановится сейчас? А что произойдет, если он остановится здесь? Решения, решения и решения — сотни тысяч решений, и ни одно из них не было правильным — потому,