Весь Карл Май в одном томе - Карл Фридрих Май

скитаться тут по Дикому Западу и позволить всяким там сиу сделать меня хромым.

— О, вы хромаете не от рождения?

Фрэнк уничтожающе взглянул на Толстяка, в его глазах вспыхнул гнев:

— Хромой от рождения? Как это возможно у личности с моей амбутацией! Хромой ведь никогда не сможет стать кем-либо, кроме как лесным бродягой, а уж тем более служащим! Никогда! Мои ноги были здоровы. Но когда я однажды вместе с Бауманом появился в Черных горах, чтобы открыть среди золотоискателей мелочную лавку, туда временами стали наведываться и индейцы с целью что-нибудь купить. Большей частью это были сиу. Это самые худшие антропологические дикари, которые только тем и живут, что вместе с дешевой улыбкой на их физиях тотчас могут выстрелить или пырнуть ножом. Лучше всего вообще не связываться с ними. «Добрый день!» и «Счастливого пути!», «Адью!» да «Прощай!». Я всегда был верен этому пункту, ибо я человек принципа, но однажды все же имел минуту слабости, и вот до сих пор хромаю.

— Как это случилось?

— Совершенно неожиданно, как случается все, чего не ждешь. События того дня стоят перед моим одухотворенным лицом, как если бы это было сегодня. Сверкали звезды, а в ближнем болоте громко голосили лягушки, ибо дело было, к сожалению, ночью, а не днем. Бауман уехал, чтобы запастись в форте Феттерман новыми припасами, Мартин спал, а негр Боб, давно отправившийся взимать долги, до сих пор не появлялся. Одна его лошадь без седока вернулась в родной дом. На следующее утро он, правда, приковылял с растяжением в ногах и без гроша в кармане. Он был выгнан всеми без исключения нашими должниками, а потом еще и сброшен лошадью. Это называется — вкусить глупость жизни из первых рук! Как видите, я могу изъясняться даже ямбом. Нет?

— Да, вы маленький гений.

— Об этом я и сам себе частенько напоминаю, но другие — никогда, поскольку никто и задуматься над этим не хочет. Итак, звезды сверкали на небе, и тут к нам в дверь постучали. Здесь, на Западе, нужно держать ухо востро, поэтому я не стал тотчас открывать, а спросил, чего нужно. В общем, не буду останавливаться на мелочах; это были пятеро индейцев сиу, которые хотели обменять меха на порох.

— Надеюсь, вы не впустили их?

— А почему нет?

— Сиу, да еще среди ночи!

— Извольте! Если бы у нас были часы, то они показали бы приблизительно половину двенадцатого. А это не слишком поздно. Как вестмен, я хорошо знаю, что далеко не всегда можно оказаться на месте в часы посещений, а время частенько ужасно дорого. Краснокожие сказали, что им еще всю ночь маршировать, и так апеллировали к моему доброму саксонскому великодушию, что я впустил их.

— Какая неосторожность!

— Почему? Страха я никогда не знал, и прежде, чем открыть, я поставил условие, что все свое оружие они сложат у входа. К их чести должен признать, что они выполнили это требование. Естественно, я держал револьвер в руке, пока обслуживал их, на что они, как дикари, не могли обижаться. С ними я совершил блестящую сделку: обменял скверный порох на очень хорошие бобровые шкурки. Когда краснокожий и белый торгуют друг с другом, то первый всегда остается с носом. Хотя меня это и огорчает, но я один, к сожалению, ничего не могу изменить. Рядом с выходом висели три заряженных ружья. Когда индсмены уходили, последний остановился перед самой дверью, повернулся и спросил меня, не мог бы я угостить его глотком «огненной воды». Хотя теперь и запрещено отпускать водку индейцам, все же я, как было сказано, сорвал приличный куш и вследствие этого готов был оказать им любезность. Я развернулся и ушел в дальний угол, где стояла бутылка бренди. В тот момент, когда я повернулся, держа ее в руке, я увидел исчезающего за дверью человека с одним из ружей, которое он успел сорвать с гвоздя. Я отставил бутылку, схватил другое ружье и выскочил наружу. Само собой, я тотчас отпрыгнул в сторону, поскольку в дверном проеме мог бы стать замечательной мишенью. Я очень быстро рванулся из света в тень и не мог сразу хорошо осмотреться, но тут услышал скорые шаги, а потом что-то сверкнуло с другой стороны, у изгороди. Грохнул выстрел, а я почувствовал, будто что-то ударило меня по ноге. Теперь я, наконец, заметил краснокожего, который хотел перемахнуть через изгородь. Я прицелился и спустил курок, но одновременно почувствовал такую боль в ноге, что меня тут же подкосило. Пуля индейца пробила мне левую стопу. Либо из-за темноты, либо потому, что у сиу было чужое ружье, но я все же до сих пор не могу понять, как он смог так выстрелить. Лишь спустя месяц мне снова удалось встать на эту ногу, а позже меня прозвали Хромым Фрэнком. Краснокожего я хорошо запомнил и никогда не забуду его лица. Горе ему, если он где-нибудь или когда-нибудь попадется мне! Мы, саксонцы, — душевные германцы, но наши национальные достоинства никогда не могут обязать нас в ночную пору, когда в небесах сверкают звезды, позволить безнаказанно обворовать нас и подстрелить до хромоты! Полагаю, что сиу принадлежал к огаллала, и если… Что это с вами?

Фрэнк прервался, ибо Толстяк Джемми осадил свою клячу и издал возглас удивления. Дно каньона стало скалистым, и там, где оно снова терялось в песке, Джемми остановился.

— Что это? — спросил он сам себя. — Не тронулся ли я умом?

Он ошалело взглянул вниз, на песок. Теперь и Фрэнк понял, что имел в виду Толстяк.

— Разве возможно, — растерянно забормотал саксонец, — чтобы следы вдруг внезапно стали другими?

— Конечно! — блаженно улыбнулся Джемми. — Сначала был след слона, а теперь — четкий отпечаток лошадиных копыт. Зверь подкован, да еще и новыми подковами, видите: отпечатки очень четкие, и ни гриф, ни шипы подковы не сбиты.

— Но это след наоборот!

— Вот этого-то я никак и не могу взять в толк. До сего момента след шел от нас, а теперь идет прямо навстречу.

— Разве это одни и те же отпечатки?

— Конечно! Там, за нами, скалистая земля — на ней след не виден, но этот участок не более двадцати футов шириной. С той стороны, с востока, след слоновый, а с этой, с запада, чистейшей воды лошадиный. Оглянитесь! Разве есть еще другие следы?

— Нет.

— Так значит, эти отпечатки, несмотря на их различие, должны принадлежать одному и тому же животному. Я хочу сойти на землю, чтобы убедиться, что здесь нет ошибки.

Они спешились.