Возвращение из мрака - Анатолий Афанасьев

– Ну вот, – спокойно объявил старик. – Теперь подождем.

У мальчика сердце екнуло от дурного предчувствия.

– Хотите оставить меня здесь, дедушка Шалай?

– Придется, – ответил старик с сожалением, – Но ненадолго. Может, на год, на два – не больше.

– Но почему? Чем я провинился?

– Ничем, Камил. Дело не в твоей вине.

– В чем же тогда?

– У тебя завидная судьба, мальчик. У такой судьбы всегда трудное начало.

– Не хочу никакой судьбы, кроме той, какую дали родители.

– Эх, дружок, разве человек знает о том, что ему суждено.

– И я никогда не вернусь в Москву?

– Это неизвестно. Это зависит от многих причин. Чудовищный по сути разговор, но Саша воспринимал его так, словно они беседовали о результате матча между «Аланией» и «Спартаком».

– Кого из меня хотят сделать, дедушка Шалай? Зомби? Камикадзе?

Старик немного смутился.

– Не надо так говорить, Камил. Ты молодой, много еще не ведаешь. У меня давно нет детей, а те, какие были, уже не мои. Я привык к тебе, полюбил тебя. Сам знаешь. Мне жаль с тобой расставаться. Но нельзя объяснить словами все, что записано на скрижалях провидения.

– Какие там скрижали. Обыкновенный киднеппинг – и больше ничего. Я же понимаю – война. Вот и угодил случайно под ее колеса.

– Не случайно, нет, – с неожиданным пылом возразил Шалай, но договорить ему не дали. Из черной дыры к скале, как с того света, появился человек, по сравнению с которым дедушку Шалая вполне можно было счесть молодцом средних лет. Возникло нечто запредельное, туманное, с мохнатой бородой, как бы заслонившей сущность, похожее на шмеля, заговорившее глухим человеческим голосом.

– Привет тебе, бен-оглы! Не ждал тебя так рано… Привел все же отрока? А зачем?

Ответная реакция дедушки Шалая была еще поразительнее, чем появление из норы человеческого ископаемого, двигавшегося, впрочем, легкой походкой. Шалай внезапно повалился на колени и несколько раз потыкался лбом в можжевельник. Потом истово воздел руки к небу и торжественно изрек:

– О великий Астархай! Не в моей воле решать, рано или поздно. Признаюсь, хан, я запутался в мирских делах и давно перестал понимать, что происходит с нашими сородичами. Может быть, ты, хан, возьмешь на себя труд и просветишь дурака?

Древнее существо опустилось на корточки рядом с Сашей, и мальчик уловил острый запах, исходивший от него, но не сказать, чтобы неприятный. Может быть, так пахнет дикий зверь, а может быть, сандаловая роща.

Из бороды и шерсти вдруг проклюнулся тончайший, бирюзовый блеск умных маленьких глаз. И эти глаза, как два лазерных луча, хлынули мальчику в душу, полонили ее сразу и навсегда. Впоследствии он много раз пытался понять, что произошло в тот момент. Наверное, ничего особенного. Наверное, так и бывает, когда высшее неожиданно обращает свой взор к низшему, а перед дремучим старцем он в ту минуту почувствовал такую свою малость и ничтожество, что испытал приступ давно забытого детского стыда, словно совершил проступок, который надо скрывать от взрослых людей. Но на самом деле он ничего не совершил. Просто сидел на земле и ждал, что будет дальше. Великий хан Астархай разглядывал его несколько мгновений, а потом самодовольно осведомился:

– Зверушка, неужели хочешь стать человеком?

Саша нашел в себе силы ответить достойно:

– Я и есть человек. Если надумали меня проглотить, подавитесь.

Старец тряхнул волосами, никак не выразив отношения к дерзким словам, и, наконец, изволил вспомнить о своем старом приятеле.

– Что происходит с соотечественниками, спрашиваешь бен-оглы? Да то же самое, что испокон веку. Никак не могут спуститься с деревьев. Вот и все. Какие тут загадки?

– Да, конечно, – согласился Шалай. – И с каждым днем в мире накапливается все больше зла, и разве не может случиться так, что от людей не останется никакого следа. Они истребят себя, как саранча, которой нечего запихнуть в глотку.

– Может быть и так, – подтвердил старец Астархай. – Но только вряд ли.

– Почему? – спросил Шалай с надеждой.

– Люди не мамонты и не саранча, хотя и тех и других тоже создал Господь. Но у людей есть предназначение, и оно еще не исчерпано.

– Какое же? Что-то я забыл.

– Бен-оглы, понимаю, ты немного устал и хочешь поддержки. Пожалуйста, отвечу. Человек создан лишь затем, чтобы проявить земную сущность божественного. Другого у него предназначения нет. Все остальное – борьба за существование.

Философский разговор стариков, происходящий после долгого перехода и в таком месте, где кончается белый свет, вовсе не казался Саше чем-то противоестественным. Напротив. К нему вернулась странная уверенность, не покидавшая его уже много дней: он попал туда, куда должен попасть, и с ним происходит то единственно, что должно происходить. А все прошлое опять вырубилось из сознания.

Хан Астархай чутко уловил произошедшую в нем метаморфозу и заново высверкнул на него бирюзовые лучи. Теперь он повел простой и словно домашний разговор. Начал расспрашивать Сашу о его родителях, о том, где он учился и чему учился, и прочее такое, напоминавшее собеседование при приеме в элитарный колледж. Но некоторые вопросы звучали чудно. К примеру, старец спросил, испытывал ли он когда-нибудь желание быть раздавленным, подобно червяку на асфальте. Саша ответил, что желания не испытывал, но раздавленным бывал не единожды, и собрался добросовестно перечислить все случаи, начиная с детского садика, где его однажды застала на горшке любимая девочка Нюся, и мало того, что застала, так еще, озорничая, подскочила и столкнула на пол, опрокинув вместе с горшком. Саше было в ту пору около пяти лет, но он не забыл испытанного унижения и крушения едва зародившегося любовного чувства к энергичной красотке. Хан Астархай замечательную историю прервал на середине, и задал следующий вопрос:

– Правда ли, что твое сердце не ведает страха?

Саша ничуть не смутился.

– Ужас смерти мне действительно не ведом, я ее не боюсь. Но есть вещи, которые меня пугают, как любого нормального человека. Например, я не хотел бы ослепнуть. Еще не хотел бы, чтобы мной помыкали старики, живущие в расщелинах скал. В этом есть какой-то надрыв, а я пацан реальный.

– О чем ты думаешь, когда ночью светит луна?

– Хотите узнать, верю ли я в перевоплощение душ? Нет, не верю. Индивидуальная жизнь конечна. Другое дело, что она может протекать столетиями на одном-единствен-ном дыхании.

– Это правильно, – подтвердил старец. – Но с другой стороны, раз ты не боишься смерти, маленький гяур, и у тебя в запасе вечность, почему не попытался бежать? Разве тебе нравится быть пленником?

В каждой реплике старца таился подтекст, и Саша не был уверен, что улавливает значение намеков. Но он старался не хитрить и говорил так, как думал.