Коммунисты - Луи Арагон

своего места и примостился у открытой двери в прихожую, на стуле с плетеным сиденьем и круглой спинкой из такого же полированного дерева, как и обеденный стол; над его головой висел еще один китайский рисунок, а над дверью — еще один диплом.

— Может, послушаем последние известия? — предложил Робишон. Пелетье поглядел вокруг. Где же у них приемник? Сразу его и не приметишь. Приемник стоял в темном углу, справа от окна, на этажерке — узкий высокий ящик с резьбой, стиль модерн. Рядом — корзиночка для рукоделья.

— Ох, как он орет, твой приемник! — заохала Фанни, должно быть, по привычке, так как приемник заорал не сразу. Робишон долго настраивал его, сердито ворча что-то насчет женщин. И вдруг голос диктора сообщил, что в Москве подписано соглашение между Советским Союзом и Германией. Сначала они не поняли. Потом все трое пододвинулись к приемнику. Слушали выступление комментатора, выдержанное в трагическом, угрожающем и торжественном тоне. Война будет, будет война.

— А как же всеобщая забастовка? — спросил Робишон.

Пелетье поднялся и протирал стекла очков, пытаясь собраться с мыслями. — Всеобщая забастовка?.. Разумеется… всеобщая забастовка… Но разве вы не понимаете, что теперь все изменилось, все! Советский Союз и Германия. Это ужасно!

— Но ведь вы говорите, Гитлер не хочет войны. Теперь уж он больше не окружен, ему нечего бояться…

— Да вы что? — крикнул наборщик вне себя от возмущения. — Вы еще, чего доброго, станете защищать коммунистов?

XI

Новость застигла людей, кого где. В Париже большинство узнало ее на работе, когда вышли вечерние газеты; другие, как Робишоны, услышали ее дома по радио, перед самым завтраком; иные узнавали об этом от товарища, который, в свою очередь, узнал об этом от кого-то еще; ему не верили, вспыхивали споры. В маленьких провинциальных городишках, в деревнях прошло еще больше времени, прежде чем поток комментариев, сначала затемнявших вопрос, хоть как-то прояснил его. Одни встречали новость как некий сигнал, другие, казалось, от природы не способны были понять события этого дня, иные поражали своим равнодушием. В одном из полков, расположенных в Альпах, какие-то новобранцы, выслушав на привале зажигательную речь своего капитана, запели «Интернационал». Капитан взревел: — Вы что ж, ничего не поняли? Совсем наоборот! — Трагическое недоразумение. Тогда они затянули «Марсельезу»[87], и капитан вытер лоб: — Ух! Даже в жар бросило!.. — Но кто все-таки напутал, солдаты или офицер? На ярмарке, где-то в Центральной Франции, между торговкой и покупательницей разгорелся спор: покупательница требовала мелкую чечевицу, потому что крупная, заявила она, называется русской; она не хочет ее брать, русские изменили, и коммунисты вместе с ними. Торговка кричала: — Подождите еще год-другой, тогда увидите! — Ее чуть не растерзали. В глухих городках новость еще не дошла до местных газет, и все же газетчиков избивали, отводили в полицейский участок. Кое-где толпа брала их под защиту; тогда людям говорили: вы же не знаете, о чем идет речь! И действительно, они не знали, о чем идет речь.

Грузовик Бастьена Праш, заставленный ящиками с абрикосами, выехал из Сен-Любена на заре. В кабине, рядом с Прашем, сидел помощник налогового инспектора Сезар Дансет, толстый здоровяк лет под тридцать, с редеющей шевелюрой; свой чемоданчик он держал на коленях, а пиджак повесил на крюк, потому что даже при быстром движении машины было жарко, как в пекле. Дансет воспользовался оказией, чтобы проехаться в Париж, а старики Менары, — знаете, у которых маленькая ферма, не доезжая Бальметта, — поручили ему передать посылочку их дочке; она замужем за парижским рабочим Бланшаром, — улица Кантагрель. Дансет и Праш — старые приятели, ведь толстяк Дансет, словно супом налитой, с пухлыми щеками, лезущими под самые глаза, ярый спортсмен и участвует во всех горных велогонках; человек он отчаянный, носится по горам как сумасшедший, а Праш у себя в гараже держит велосипеды. Сам он увлекается футболом, и даже жена (он женился два года тому назад) не смогла отвлечь его от футбольного поля: нельзя же было бросить свою команду «Надежду Любена», когда команда Галора продолжает оспаривать у нее первенство! Пусть Праш — крепкий черноволосый малый, изжелта-смуглый, с угрюмым на первый взгляд лицом — в политике интернационалист, но он неистовствует при мысли, что галорцы смеют презирать жителей Гербасса… Хотя женился он, вопреки местному обычаю, на девушке из галорской долины, но переметнуться к галорцам не захотел; напротив, быть может, именно из-за жены… Дансет не разбирается во всех этих тонкостях: он родом не из департамента Дром, а из Бессежа. Дансет — социалист, и им случается крепко поспорить в кафе «Прогресс», куда Праш заходит в полдень пропустить стаканчик; в заднем помещении кафе собирается партийная ячейка. На полторы тысячи обитателей Сен-Любена приходится семь коммунистов; Праш — секретарь ячейки, называют его просто «секретарь».

В кабине стоял странный одуряющий запах бензина и абрикосов. Ногам стало горячо от мотора; после Лиона на шоссе было такое движение, что грузовик шел все время в облаках белой пыли, поднимаемой передними машинами. Легковые автомобили то и дело обгоняли Праша, и он с трудом удерживался от соблазна занять середину шоссе, чтобы заставить их плестись сзади. Дансет напевал «Пиренейские горы» и «Фигаро здесь, Фигаро там», потому что, хоть и не очень приятно, когда тебе в глотку набивается пыль, но ведь надо же радоваться жизни, а по этой части на Бастьена рассчитывать нечего. Он с первых же слов спросил Дансета: — Ты что ж, со своим Блюмом повидаться едешь? — Попробуйте, втолкуйте ему, что Леон Блюм вовсе не принимает каждого социалиста, приезжающего в Париж, да и вообще он, Дансет, предпочел бы поговорить с Жиромским[88]… Праш решил, что завтракать они будут в Солье, и несмотря на аварию — возле Шаньи пришлось менять свечу — к часу дня они уже были там; выходит, в среднем, пятьдесят километров в час. Что ж, не так уж плохо, принимая в расчет проезд через Лион (потом еще завезли один ящик родственникам аптекаря, — тоже небольшой крюк в сторону Шалонж). В Париже, значит, будем засветло…

Праш всю дорогу предвкушал завтрак в Солье. В Солье, уж будь спокоен, там подзакусим… только держись… Но когда они въехали на площадь и остановились перед ресторанчиком, поблескивавшим цветными стеклами на фоне старой стены с башней, там уже был настоящий содом… К ним подходили незнакомые: как, вы не знаете? Откуда