Трагедия русской церкви 1917-1953 гг. - Лев Регельсон

Если бы все архиереи Русской церкви были духовно подготовлены к такой степени ответственности и самостоятельности, то успехи обновленчества были бы ничтожны, т. к. рядовое духовенство и особенно миряне относились к обновленчеству недоверчиво или враждебно. При такой единодушной экклезиологической позиции епископов государственная программа развращения Церкви с помощью подобранных «лидеров» оказалась бы совершенно безуспешной. Единственной причиной успеха обновленчества в первые месяцы после ареста патриарха было массовое его признание именно со стороны епископов. Неспособность большинства русских архиереев понять и реализовать соборный и патриарший замысел, их растерянность перед кучкой церковных бюрократов, поддержанных государственной властью – коренилась в системе подготовки епископов, отразившей в себе многие пороки синодальной эпохи.

Решимость изменить эту систему в Церкви назрела, но необходимо было еще достаточное время и благоприятные условия – ни того, ни другого у Русской церкви не оказалось. Приведем критические высказывания на эту тему о. Георгия Шавельского, бывшего главного протопресвитера армии и флота, члена Поместного собора:

«Епископского звания достигали не выделившиеся своими дарованиями, проявившие способность к церковному управлению и творчеству священники и верующие, но лишь одна категория служителей Церкви – «ученые» монахи… Надо было студенту духовной академии или кандидату богословия принять монашество, сделаться «ученым» монахом, и этим актом архиерейство ему обеспечивалось. Только исключительные неудачники или абсолютно ни на что не пригодные экземпляры – и то не всегда! – могли в своем расчете потерпеть фиаско… Своим печальным расцветом такое направление обязано знаменитому во многих и положительных и отрицательных отношениях Антонию (Храповицкому)…

Упоенный так легко давшейся ему важностью своей особы, оторванный от жизни, свысока смотрящий и на своих товарищей, и на прочих обыкновенных людей, «ученый» монах несся вверх по иерархической лестнице со стремительностью, не дававшей ему возможности опомниться и чему-либо научиться…

Сыпавшиеся на владык ордена и отличия, а также практиковавшаяся только в Русской церкви, строго осужденная церковными канонами, система беспрерывного перебрасывания владык с беднейших кафедр на более богатые – в награду, и наоборот – в наказание, расплодили в святительстве неведомые в других православных церквах карьеризм и искательство… Современники удивятся тому, как при всем хаосе в управлении могла так долго держаться Церковь, как могла наша Русь оставаться и великой, и святой… Ужели из 150-миллионного верующего, талантливого русского народа нельзя было выбрать сто человек, которые, воссев на епископские кафедры, засияли бы самыми светлыми лучами и христианской жизни, и архипастырской мудрости?.. Самая первая церковная реформа должна коснуться нашего епископата» (Воспоминания. С. 260–275).

Подвиг исповедничества, понесенный в конечном счете большинством русских архиереев, показал, что под всеми этими наслоениями сохранялась здоровая духовная сердцевина. Но для епископа в ту эпоху недостаточно было одной этой духовной стойкости: от него требовались также и мудрость, энергия, инициатива, самостоятельность. Русская церковь жестоко поплатилась за то, что все эти качества не были в архиереях своевременно воспитаны. Действительно, зачем были нужны Победоносцеву и всей чиновничьей верхушке инициативные архиереи? Нужны были зависимые и послушные, таких и воспитывали.

Если бы все или хотя бы большинство русских архиереев кроме академической учености (вообще говоря, не лишней) и вместо лжесмиренного послушания любой администрации проявили в это время ясное и глубокое экклезиологическое сознание, то фальшивый бюрократический центр – обновленческое ВЦУ, не смог бы в течение одного года вовлечь в свое подчинение более 60 православных епископов. На этом фоне массового отпадения становится особенно значительным духовный подвиг тех архиереев, которые устояли перед первым натиском обновленчества…

Под мощным давлением западного сообщества, разбуженного от эгоистического равнодушия или от наивного ослепления «освободительными» лозунгами большевистской революции, Советское государство вынуждено было, по крайней мере на время, отложить свою программу разрушения Церкви. Решающую роль в этом пробуждении сыграли предстоятели инославных христианских Церквей – католической и англиканской; верим, что Русская церковь никогда не забудет этого искреннего проявления деятельной любви.

Когда летом 1923 г. патриарх Тихон, фактически уже обреченный на смертный приговор, был внезапно освобожден из-под стражи, верующими это было справедливо воспринято как чудо. Единственным требованием со стороны властей было публичное «покаяние» патриарха в своей прежней, «антисоветской» деятельности и призыв верующих к лояльному гражданскому сотрудничеству с Советским государством.

До сих пор продолжаются в церковной среде споры о правильности или ошибочности этого решения патриарха Тихона. Одни усматривают в этом шаге недопустимый компромисс христианской совести с антихристианскими силами; компромисс, послуживший, по их мнению, моральным оправданием для дальнейшего развращения церковного сознания и постепенному сползанию к прямому соучастию в преступных делах «нечестивой власти».

Другие, напротив, видят в этом поступке патриарха шаг к освобождению Церкви от вовлеченности в политические стихии мира. Автор данной книги с полной ответственностью, основанной на многолетнем изучении этого вопроса и на опыте собственного участия в церковной жизни, поддерживает вторую точку зрения. Конечно, аполитичность Церкви как абстрактная категория неосуществима: аполитичность, заявленная публично, – есть также политическая позиция. Здесь же патриарх Тихон заявил о признании законности новой власти и призвал верующих подчиниться ей и молиться за успех в ее государственном служении – это больше, чем аполитичность.

Почему же мы говорим, что это был шаг к освобождению Церкви от политических страстей? Да потому, что патриарх Тихон призывал быть лояльными к советской власти именно тех верующих, которые эту власть не любили и которые никаких революционных идеалов не разделяли! Он призвал смириться перед фактом реальности новой власти, которая не могла бы утвердиться без согласия или «попущения» воли Божией. Если столь нечестивая власть послана нам за наши грехи, то тем более мы должны смиренно переносить ее как Божью кару. Это было глубоко православное, исторически традиционное отношение к проблеме власти. Чтобы признать советскую власть «не за страх, а за совесть», верующему необходимо было преодолеть, победить в себе мирские, политические симпатии и антипатии. Это очень трудное духовное дело – жить в мире и быть членом Церкви, когда мир не идет путями Христа. Верующий берет на себя тяжкий крест: сердце свое он полагает в Церкви, но по необходимости подчиняется законам и требованиям мира – однако, лишь до тех пор, пока мир не потребует от него отречения от Христа и Церкви.

Велик соблазн избежать этого мучительного противоречия и слить свои христианские упования с какой-нибудь политической мирской программой или учением. Так поступили обновленцы, объявив коммунизм осуществлением христианских идеалов и призывая верующих полюбить революцию, отождествиться с ней, одновременно не порывая с христианством. Точно так же поступили зарубежные монархисты, решившие, что православие неотделимо от политического строя дореволюционной русской монархии и, что самое главное, от практической борьбы за осуществление этого идеала. Точно так же поступали и христиане либерально-демократического настроя, полагавшие, что только такой настрой совместим с подлинной верой в Христа.