Мечтавший о солнце. Письма 1883–1890 годов - Винсент Ван Гог

Кланяюсь.

537 (429). Тео Ван Гогу. Нюэнен, среда, 28 октября 1885, или около этой даты

Дорогой Тео,

с огромным удовольствием прочитал твое письмо о черном. По нему я вижу, что у тебя тоже нет предубеждения против черного.

Твое описание этюда Мане «Мертвый тореадор» содержит хороший анализ. И все письмо служит доказательством того, что я некогда уже понял по твоему кроки Парижа, а именно: если ты прилагаешь усилия, то можешь отлично живописать словами.

Изучение законов цвета, несомненно, помогает перейти от инстинктивной веры в великих мастеров к осознанному пониманию, отчего красиво то, что нам кажется красивым, а это в наше время необходимо, если учитывать, насколько произвольно и поверхностно все судят о произведениях искусства.

Не заставляй меня отказаться от моего пессимизма относительно современной торговли картинами, потому что этот пессимизм вовсе не подразумевает уныния. Про себя я рассуждаю так: предположим, я прав, когда в причудливых манипуляциях ценами на картины все больше вижу нечто вроде торговли тюльпанами. Предположим, говорю я, что подобно тому, как в конце прошлого века рухнул рынок тюльпанов, рынок картин и прочая спекуляция рухнут в конце этого века так же быстро, как они возникли.

Пусть торговле тюльпанами пришел конец, ЦВЕТОВОДСТВО ВСЕ РАВНО ОСТАЕТСЯ. Лично я и в горе, и в радости вполне доволен ролью садовника, который любит свои растения.

Сейчас на моей палитре началась оттепель, и первоначальная суровость прошла.

Правда, я все еще нередко стукаюсь головой, когда что-то предпринимаю, но цвета уже следуют друг за другом, словно сами собой, и когда я беру тот или иной цвет за исходную точку, я отчетливо вижу мысленным взором, что́ из него можно вывести и как вдохнуть во все это жизнь.

В пейзажах Жюль Дюпре – настоящий Делакруа, поэтому огромнейшее разнообразие настроений он умеет выразить посредством симфонии красок.

То это морской пейзаж с нежнейшими сине-зелеными тонами, приглушенным голубым и всевозможными жемчужными оттенками.

То это осенний пейзаж с листвой от глубокого винно-красного до ярко-зеленого, от насыщенно-оранжевого до темно-коричневого и другими цветами неба, написанного серыми и лиловыми оттенками, голубым, белым, которые контрастируют с желтыми листьями.

То это закат в черных, фиолетовых и огненно-красных тонах.

А иногда нечто более затейливое, как его уголок сада, который я однажды увидел и теперь не могу забыть; черные цвета в тени, белый на солнце, ярко-зеленый, огненно-красный и тут же темно-синий, битуминозный зелено-коричневый и светлый коричневато-желтый. Воистину цвета, которые сообщают друг другу очень многое.

Я всегда восхищался Жюлем Дюпре, впереди его ждет еще бо́льшее признание, чем в настоящее время. Ибо он настоящий колорист и потому всегда интересен, в нем есть сочетание мощи и драматизма. Да, это брат Делакруа.

Как я уже писал, мне очень понравилось твое письмо о черном, а твои слова о том, что не следует писать локальным цветом, тоже верны.

Но все же это не удовлетворяет меня полностью. За отказом писать локальным цветом стоит еще много всего. «Настоящие художники – те, кто не пишет локальным цветом» – вот что однажды обсуждали Блан и Делакруа.

Не следует ли понимать это, грубо говоря, так, что художник поступает правильно, если исходит из красок на своей палитре, а не из красок натуры?

Я имею в виду, что, когда ты хочешь написать, например, голову и присматриваешься хорошенько к находящейся перед тобой натуре, можно рассуждать так: эта голова представляет собой гармонию красно-коричневого, фиолетового и желтого и все они переходят один в другой; так что я положу на палитру фиолетовый, желтый и красно-коричневый и нанесу их на холст без четких границ.

От натуры у меня сохранится определенная последовательность и определенная правильность в расположении тонов, я изучаю натуру, чтобы не делать глупостей и оставаться в пределах разумного. Но для меня не настолько важно, точно такие же у меня цвета, как на самом деле, или нет, если на холсте они выглядят так же красиво, как в жизни.

Любой портрет работы Курбе, написанный мужественно и свободно в разнообразных красивых, глубоких тонах, – красно-коричневый, золотистый, прохладно-фиолетовый в тени, черный в качестве репуссуара, кусочек тонированного белым полотна, чтобы дать глазу отдохнуть, – такой портрет намного ценнее и красивее, чем портрет работы любого художника, который с отвратительной, педантичной точностью повторяет на холсте цвет лица.

Мужская или женская голова божественно красивы, не правда ли, если рассматривать их неспешно? Так вот, эта общая гармония тонов, взаимодействующих друг с другом в натуре, теряется в случае слишком буквального подражания; ее можно сохранить, воссоздавая в цветовой гамме, ПАРАЛЛЕЛЬНОЙ, но не в точности или далеко не в точности воспроизводящей ту, что дана в природе.

Использовать с умом те красивые тона, которые краски образуют сами собой, когда наносишь их на палитру рядом друг с другом, и, повторяю, исходить из своей палитры, своего знания, при каких условиях цвета становятся красивыми, – не то же самое, что механически и рабски копировать природу.

Вот другой пример. Предположим, я должен написать осенний пейзаж, деревья с желтыми листьями. Так вот, если я воспринимаю все целое как симфонию в желтом, то какая разница, будет или не будет мой основной желтый цвет таким же, как цвет листьев; это же маловажно. Многое, все зависит от моего умения почувствовать бесконечное многообразие тонов одного и того же семейства.

Если ты считаешь, что это опасное приближение к романтизму, измена «реализму» – писание не с натуры, а из головы, – бо́льшая любовь колориста к палитре, чем к натуре, – что ж, пусть будет так.

Делакруа, Милле, Коро, Дюпре, Добиньи, Бретон и еще тридцать других имен – разве не образуют они сердцевину нашего века, если говорить о живописи, и разве все они не уходят корнями в романтизм, хотя и превзошли романтизм? Роман и романтизм – это наше время, и, чтобы писать, надо обладать силой воображения и чувством. Реализм и натурализм НЕ СВОБОДНЫ ОТ НИХ, К СЧАСТЬЮ. Золя творит, он не держит зеркало перед вещами, он творит их потрясающе, творит, сочиняет, как поэт, потому-то его произведения так хороши. Вот тебе и натурализм с реализмом, которые ВСЕ РАВНО связаны с романтизмом. И я продолжаю утверждать, что испытываю волнение, глядя на какую-нибудь картину, созданную между 1830 и 1848 годом, – на полотно Поля Юэ, раннего Израэльса, вроде «Рыбака в Зандворде», или Каба, или Изабе. Но слова «не писать локальным цветом» кажутся мне настолько правильными, что я, честное слово, предпочту картину, которая стоит ниже натуры, стоящей в точности на том же уровне, что натура.

С другой стороны, лучше немного неотчетливая и незаконченная акварель, чем такая, в которой все детали выписаны – в точности как на самом деле.