Ричард Длинные Руки - вице-принц - Гай Юлий Орловский

— Вернемся, — согласился я, — а то я слишком разумничался.

У костра воины, осмелев, расспрашивают Лиутгарду о жизни в Бриттии, ее обычаях и особенностях. Когда я сел рядом с нею, брат Вангардий взял у одного и передал мне бурдюк с вином.

Вино кислое и слабое, но вообще-то мужчины не перебирают, а те, кто высокопарно говорит о своем умении разбираться в винах, — не мужчины.

Я сделал два больших глотка, один воин поинтересовался:

— Ваше высочество, а что нам делать, когда погоним Мунтвига?

— До этого еще далеко, — ответил я честно, — но, когда это случится, помните о своей высокой духовности и человечности! Это значит, не бойтесь слишком отяготить себя гуманностью! Потому уничтожайте только противников, а простых тружеников всего лишь грабьте, но не убивайте, им еще предстоит платить нам налоги.

— А женщин?

Он не уточнил, но вопрос понятен, я сказал державно:

— Господь велел плодиться и размножаться, а кто я против Господа? Вот и брат Вангардий подтвердит.

В сторону брата Вангардия повернулись головы. Он вздохнул и развел руками.

— Увы, его высочество прав… После каждой войны земля скудеет людьми, потому ее надо населять, населять… И если вы помогаете этому Божьему завету, то Господь вас простит за некоторые неизбежные мелочные и пустяковые грешки.

Они сразу повеселели и довольно задвигались, все-таки мы честные люди и жаждем делать все по закону. Но, если по закону не удается, тогда да, но с тяжелым сердцем, понимая, что поступаем неправильно.

— Самые угодные Господу люди, — сказал брат Вангардий, — мирные люди. Вот все говорят по неразумению, что среди животных лев — высшее, а осел — низшее; но осел, ношу таскающий, поистине лучше, чем лев, людей раздирающий!

— Но все-таки царь зверей лев, — напомнил я.

— Увы, — ответил он со вздохом, — мир несовершенен. Вот вы какую молитву читаете чаще всего?

Я подумал, ответил честно:

— Господи, помоги мне стать тем, кем считает меня мой пес!

Он посмотрел с уважением.

— Вы ставите перед собой очень высокие требования, ваше высочество. И хотя вам никогда не стать таким совершенством, каким считает вас Бобик, но вы должны стремиться.

Воины устраивались на ночь, какой бы она ни была короткой, но поспать успеть можно. Я услышал сердитые голоса за спиной, но не обращал внимания, пока не услышал звук затрещины.

Оглянувшись, увидел, как один рухнул на спину, а второй постоял над ним, сжимая кулаки, затем развернулся и ушел к дальнему костру.

Упавший медленно поднялся, ощупал щеку, я узнал десятника Мела Твердонога. Когда он медленно вытащил из ножен меч, я насторожился и готовился вмешаться, однако он просто написал острым концом на земле «Алан ударил меня», затем бросил меч в ножны и сел, обхватив руками голову.

Норберт перехватил мой взгляд.

— Пустяки, — сказал он равнодушно. — Между ними уже несколько дней что-то назревало. Помирятся.

Двое воинов набросали на землю мелких веток и пучки травы, сверху застелили плащом, я приготовился лечь, но слуха коснулись далекие шаги, четко вычленившись из обычного нашего шума, где голоса, вздохи, треск веток в костре и сопение тех, кто успел заснуть, сливается в единое целое.

Норберт сразу насторожился.

— Ваше высочество?

— Кто-то идет сюда, — сказал я тихо.

Он понизил голос:

— Ночью?.. Пешком?

— Ночью и своим ходом, — подтвердил я, — и не один. Двое или трое.

Он сразу бросил острый взгляд на Алана и Стоуна, двух десятников, что еще не легли. Те тут же отступили в темноту и там растворились.

Шаги звучали громче, кто-то идет на огонь костра, не таясь и не скрываясь, что хорошо, хоть и не характерно. Так можно выйти и на разбойников на привале, потому незнакомцы, что приближаются, либо помешанные, либо очень уж уверены в своих силах.

Багровый свет костра высветил приземистую фигуру в дорожном плаще. Человек сразу же откинул капюшон на спину, открывая лицо, сказал осторожно:

— Можно к вашему костру погреться?

За ним вышли еще двое в таких же плащах, даже изношенность той же степени, как и тот же цвет, одинаковыми движениями обнажили головы.

Все молчали, командую здесь и не только здесь я, странники обвели всех у костра испытующими взглядами и все трое разом уставились на меня.

— Можно, — ответил я. — Откуда бредете?

— Из Ирама, — ответил первый. — Там начинается война.

— Только начинается? — спросил я.

— Началась, — уточнил он.

Они медленно опустились на некотором расстоянии от огня, все люди Норберта сидят ближе, даже Лиутгарда. Странно, все трое странников на нее почти не обратили внимания, зато с них не сводит взгляда Бобик. Он даже пару раз посмотрел на меня весьма выразительно, но я по своей тупости не врубился.

Первый из странников рассматривал меня очень внимательно, что-то в нем казалось мне тревожным. В какой-то момент я решился посмотреть тепловым зрением, но увидел привычный багровый силуэт, какие у всех теплокровных, запаховое тоже сообщило, что это человек, однако я смотрел ему в лицо и видел, что это не совсем человек, что-то иное, и вообще в моих глазах нечто вроде смещается, как будто иногда вижу два одинаковых изображения, что то накладываются одно на другое, то чуточку смещаются…

— Вы очень необычный человек, — произнес вдруг первый странник.

— Вы тоже, — ответил я любезно, все трое вроде бы чуть насторожились, но я пояснил: — Бродите по ночам, а звери как раз выходят на охоту…

Они вроде бы чуть успокоились, а первый проговорил мирно:

— Зато ночью так тихо и мирно.

— Вы мирные люди? — спросил я.

Он кивнул.

— Да.

— И ничего от нас не скрываете? — спросил я.

Он покачал головой.

— Абсолютно.

— Чем вы занимались в Ираме? — спросил я в упор.

Он чуть помедлил, обменялся взглядом с двумя другими странниками, наконец сказал нехотя:

— Выращивали хлеб. Но наши поля пожгли, сады порубили…

— Сочувствую, — сказал я. — И что намерены делать дальше?

— Переночевать с вами у костра, — ответил он, — если вы не против, а утром пойдем подальше от войны.

От него все больше тянуло холодом и опасностью. Я зыркнул на Бобика, тот привстал и смотрит на моего собеседника, выразительно приподнимая верхнюю губу.

— Нет, — ответил я беспечно, — почему бы против?