Ричард Длинные Руки - вице-принц - Гай Юлий Орловский

Он сказал с благодарностью:

— Хотят слухи, что в степи по ночам опасно…

— Господи, — ответил я пренебрежительно, — слухи… это такая же реальность, как вон тот рисунок…

Он повернулся посмотреть, да и другие повернули головы, даже Норберт, что прислушивался очень внимательно. Я молниеносно выдернул меч из ножен и с силой рубанул странника наискось в правое плечо.

Ощущение такое, что стараюсь перерубить бревно. Краем глаза увидел перекошенные изумлением лица Алана и Стоуна, они отпрыгнули и тоже схватились за рукояти мечей.

— За… что? — проговорил странник печально. — Я только… о безопасности…

Рана жуткая, на ладонь в глубину, однако крови почти нет, да и та странно темная, даже черная. Я сорвал с груди крестик и выставил его перед собой на вытянуто-дрожащей руке.

— Изыди, тварь!

— Не изыду, — прохрипел он. — Мы… сильнее…

Норберт первый заметил, что странник начинает превращаться в могучего монстра, голова стала крупнее, шея вдвое толще бычьей, плечи раздвинулись, а руки теперь как стволы дерева.

Алан и Стоун сообразили тоже, почти одновременно обрушили торопливые удары мечей.

Монстр тупо отмахивался лапами, что стали еще толще, но все трое бойцов уклонялись, отпрыгивали и рубили и рубили так, что слышался постоянный стук, словно в лесу трудится бригада лесорубов.

— Не хвались, — прошипел я зло, — на рать идучи… а хвались, идучи…

Он начал поворачиваться ко мне, а я, собравшись с силами, рубанул по шее. Острое лезвие срубило наполовину, со второго удара голова тяжело грохнулась оземь, покатилась, разбрасывая струйками черную кровь.

Норберт крикнул:

— Как вы его почуяли, ваше высочество?

— Так вам все и скажи, — ответил я.

Они жадно хватали широко раскрытыми ртами воздух, а между нами распростерся зверь, похожий на чудовищного волка-оборотня, только еще крупнеё, а вместе шерсти зеленая чешуя.

Двое его товарищей лежат у костра, закрыв лица ладонями, а над ними растопырился чудовищный Адский Пес с багровыми от ярости глазами. Клыки сверкают в отблесках костра жутко, рычания почти не слышно, настолько низкое, но странники явно улавливают и трясутся в ужасе.

Им скрутили руки и отвели в сторону для допроса. Бобик пошел следом, продолжая скалить зубы и порыкивать.

Прибежал брат Вангардий, бледный и решительный, пробормотал молитву.

— Вряд ли у этой твари есть душа, — сказал он.

Он перекрестился, покачал головой.

— Я о тех, кто с ними уже встречался… И кто мог бы встретиться, если бы не вы, ваше высочество.

— Это от Мунтвига?

Он подумал, снова качнул головой.

— Не думаю. Но у Мунтвига есть помощники… разные помощники. Они тоже посылают свои, можно сказать, разъезды. Вряд ли эти трое знали, кто здесь, но, возможно, за ночь сумели бы многим перегрызть глотки.

Я спросил быстро:

— Что насчет тех двух?

— Оба под какой-то защитой, — ответил он. — Знаю точно, тот и другой не те, за кого себя выдают.

Норберт сказал решительно:

— Кто бы они ни были, мы дознаемся!

Половина ушли с ним, Лиутгарда смотрела им вслед полными ужаса глазами.

— И часто у вас так?

— Как сказать, — ответил я бодро. — Можно бы и почаще! Но чтоб не так однообразно. Хорошо бы, чтоб в следующий раз что-то ужасное не пришло из ночи, а вылезло из-под земли…

— Ой, — сказала она и опасливо подгребла под себя ноги. — Зачем вам такие страсти?

— Жить интереснее, — сообщил я. — Говорят, жизнь состоит из мелочей. Ну, вот и хочу, чтоб эти мелочи были более яркими, цветными, необычными…

Она помотала головой.

— Женщинам никогда не понять мужчин.

— А мужчины, — сказал я, — если бы и смогли понять, что думают женщины, все равно не поверили бы.

— А мне кажется, — отпарировала она, — мужчины только делают вид, будто не понимают женщин. Это им дешевле обходится.

Я сказал смиренно:

— Все от Бога, за исключением женщины. Ложитесь спать, если сумеете без пуховой перины. С утра долгий путь.

— Вы уже наметили маршрут?

Я покачал головой.

— Мысли и женщины вместе не приходят.

Она сердито отвернулась и сделала вид, что спит. Я осторожно укрыл ее одеялом и пошел к Норберту. Двух странников уже растянули на земле, привязав руки и ноги к вбитым в землю колышкам, а Норберт, опустившись на корточки, негромким голосом задавал вопросы. Бобик расположился с другой стороны и время от времени порыкивал, показывая снежно-белые клыки.

Воины кто стоит, кто сидит тоже на корточках. Лица пленников показались мне чересчур спокойными, Норберт перехватил мой взгляд и буркнул нехотя:

— Вон тот уже мертв… Этот что-то задумал, но, боюсь, тоже помрет, ничего не сказав.

— Но это люди?

Он с некоторой неуверенностью кивнул.

— Да… но только чем-то отличаются. Были бы в Сен-Мари, там бы ваши алхимики, как вы их называете, быстро бы разобрались, а что мы тут можем? Только нож под ногти да угли подгрести к пяткам…

— Примитив, — согласился я. — Развитая демократия отличается разнообразием всевозможных пыток и методов изощренного допроса, а мы пока еще в неразвитом тоталитаризме. Хорошо, используйте подручные методы и человеческую сообразительность. Если мы стремимся построить гуманное общество с либеральными ценностями, мы должны научиться пытать долго и умело!.. Продолжайте.

Я вернулся к костру, полный уверенности, что ничего пленник не скажет. Не знаю, откуда у меня такая уверенность, но то ли я все больше адаптируюсь к этому миру, вживаюсь в его нейронные связи, то ли при общей разрухе после Войн Магов осталась некая структура, далекая и неосязаемая, что как-то поддерживает людей или незаметно влияет на них. Или не столько поддерживает, как учит, помогает осваиваться.

Я, конечно, все свои успехи приписываю себе, я же сама круть и совершенство, но иногда в голову приходит дикая мысль, что нечто огромное выделяет меня, как более продвинутое существо в этом мире, и потому допускает меня чаще, чем других, к спрятанным остаткам старой техники и учит меня лучше и глыбже, чем остальных.

Потому у меня этих амулетов, созданных в другие эпохи, больше, чем у любого другого, кого я здесь знаю…

Я вспомнил Юг, и настроение сразу упало. Вот там точно у Великих Магов этих амулетов больше…

Заснуть я так и не заснул, хотя ненадолго впадал в нечто вроде дремы, когда критическое мышление отключается и в голову приходят самые дикие предположения и невероятные по дерзости или глупости, это как посмотреть, мысли.