Пересуд - Алексей Слаповский

Петр со всей деликатностью, которая ему была доступна, пытался наладить контакт с Еленой. Та отвечала односложно, но уже без явной неприязни. Пару раз взглянула на Петра с легким удивлением и недоверием — когда тот небрежно упомянул имена двух очень известных по светским гламурным журналам девушек.

— Думаете, вру? — спросил Петр.

— Не знаю… Бывала я в этих кругах. Они очень фильтруют, с кем иметь отношения, с кем нет. На виду же все.

— В этом и фокус, — объяснил Петр. — Они понимают, что если закрутят с кем-то известным, это сразу все узнают. Статьи, фотографии, кому это надо? А когда человек ниоткуда, ну, тайный человек, но свой, то есть, с деньгами и все такое, у него шансов даже больше.

— Логика есть, — согласилась Елена.

И Петр, вдохновленный, продолжил ненавязчивый, но целенаправленный разговор.

Притулов выпивал понемножку, не торопясь, улыбаясь своим мыслям.

Личкин, быстро опьянев, сел рядом с Федоровым и попытался заново рассказать ему свою историю, Федоров делал вид, что слушает, думал о своем.

Димон, накатив водочки на еще одну закурку, блаженствовал.

Старуха Лыткарева задремала.

Любовь Яковлевна, выпив от нервов, почувствовала сильный аппетит и достала вареные яйца, которых взяла в дорогу два десятка. Она ела яйцо за яйцом, сосредоточенно глядя перед собой; Арине это почему-то казалось смешно, она потихоньку хихикала и отворачивалась.

Наталья, спохватившись, что до сих пор не рассказала Куркову о своей жизни в Москве, наверстывала, подробно описывая самые знаменательные события и встречи:

— Он сам мне позвонил, я не навязывалась. Нужна героиня с интеллектуальным и красивым лицом, двадцать восемь лет примерно. Сбился с ног. Ну, ты понимаешь. Либо красивая, но интеллекта ноль, либо интеллект в наличии, а с внешностью плохо, если же и то, и то — возраст старше. Я говорю: минуточку, мне тоже тридцать семь лет. А он: вы какого года фотографию мне прислали? Я говорю: этого. Не может быть! Надо встретиться. Ладно, приезжаю. Он смотрит: вы не шутите, вам правда тридцать семь? Я говорю: паспорт, что ли, показать? Ладно, говорит, снимаем пробы. Хорошо, снимаем пробы, я уезжаю, через пару дней звонок. То, да се, пробы замечательные. Но, кажется, ничего не выйдет по независящим причинам. Я ему: слушайте, не морочьте голову, какие еще причины? Он полчаса что-то такое говорит, а потом говорит: только, говорит, между нами. Хорошо. Только между нами: Изместьев тоже посмотрел пробы. Все-таки он на главную роль. Он посмотрел и сказал, что в паре с вами играть не будет. Я говорю: почему? А он говорит: я, говорит, не хочу выглядеть на ее фоне идиотом… Давай еще выпьем.

Курков кивал. Он понимал и видел то, что было ему известно и по прежним годам совместного проживания с Натальей: ее понесло, она не сможет теперь остановиться. Бывало, он сутками сидел с нею, выводя из этого состояния, слушая упреки, крики, рыдания, дожидаясь, когда она устанет и уснет. Обманывал, говорил: «Делай хотя бы паузы, дождемся трех часов, и получишь свою дозу». Она замолкала и лежала, глядя на часы. Терпела. Когда стрелка приближалась к трем, начинала метаться, будто лихорадочная больная, просить: «Две минуты осталась, какая тебе разница?» Но он старался выдерживать. А потом дозу в пять, в семь…

Вот и сейчас он попытался применить этот метод:

— Наташа, тебе пока хватит.

— Ты что? Я в норме!

— Хотя бы до Зарени.

— А когда Зарень?

— Не знаете, когда Зарень? — спросил Курков Тепчилина.

— Вроде скоро.

— Скоро — понятие растяжимое! — Наталья была недовольна ответом.

Но пока смирилась, только иногда украдкой отодвигала занавеску: не показалась или еще Зарень?

Тихон сжимал руку Вики и улыбался.

Она не убирала руку — словно не придавала этому особого значения.

Нина отказалась от выпивки: у нее для успокоения есть книга.

Дафна знала, что Стив не примет добровольную жертву, он слишком гордый. Надо было все устроить так, чтобы он не догадался, чтобы это выглядело несчастным случаем. Но как устроить несчастный случай? Это ведь не ногу сломать или руку. А заболеваний, которые ведут к слепоте, таких, например, как глаукома или диабетическая ретинопатия, у нее, к сожалению, не наблюдается. Гарантирует слепоту разрыв сетчатки, но непонятно, как этого добиться.

Прочитав множество книг и статей в Интернете, Дафна узнала, что случаев внезапной потери зрения великое множество, но нарочно добиться этого крайне сложно, если, конечно, не выжигать и не выкалывать себе глаза, что недопустимо.

Эта идея стала главной в ее жизни. При этом она вовсе не боялась слепоты, наоборот, ей понравилось изображать из себя незрячую.

Она уезжала в Бриджпорт, где ее никто не знал, и ходила там целыми днями в черных очках, познавая этот город слухом и осязанием. Когда же возвращалась в Хартфорд и вынуждена была опять становиться зрячей, ей было неуютно, странно, хотелось надеть черные очки, но ее никто бы не понял…

Интересно, подумала Нина, а можно ли, в самом деле, так любить человека, чтобы захотеть потерять зрение? И зачем, главное? Что, нельзя любить и оставаться зрячей? Это психоз какой-то. Но не было бы психоза, не было бы и книги. Огромное количество книг вообще основано на психозах, заключила Нина. Даже классика: что, у Раскольникова — не психоз? Или симпатичный парень Гриффите из «Американской трагедии» Драйзера — что, обязательно ему было девушку топить? Психоз. И много таких примеров.

Ее вывел из размышлений взрыв смеха.

— А вот еще! — торопливо кричал Димон. — Идет по пустыне мужик без воды, голый…

Что они делают? — не поняла Нина.

Догадалась: рассказывают анекдоты.

Мастерами оказались трое: Димон, Курков и Петр. Они с трудом дослушивали друг друга до конца и, не успевал предыдущий рассказчик договорить финальную фразу, кричали:

— А вот еще! Красивая девушка ищет работу, пришла в офис…

— Автомобилист говорит страховому агенту…

— Мужик пришел домой, а жена в холодильнике…

— Сидят на заборе две вороны…

Стесняясь, рассказал анекдот и Ваня Елшин.

И Арина рассказала под осуждающим взглядом матери — но приличный.

Тепчилину тоже захотелось что-то рассказать, но силился, тужился — ни одного не мог вспомнить. Да и не любит он их, если честно.

Потом Личкин добился очереди, начал, но не смог продолжать, зашелся от смеха.

Никто не заметил, как проехали милицейский пост перед Заренью.

То есть Маховец заметил, насторожился, внимательно посмотрел на Козырева. Но все обошлось.

А Козырев, миновав пост, увидел в боковом зеркале заднего обзора, как милиционер, проводивший автобус взглядом, побежал к машине, вытащил микрофон на шнуре и что-то начал торопливо говорить.