Медленный человек - Джозеф Максвелл Кутзее

– В моей прежней жизни я не так свободно говорил о себе, как сегодня, миссис Костелло. Меня сдерживали приличия… приличия или стыд. Но вы же профессионал, напоминаю я себе, в том, что касается исповеди, – как доктор, или адвокат, или бухгалтер.

– Или священник. Не забывайте о священниках, Пол.

– Или священник. Каким-то образом после моего несчастного случая я стал уже не таким скрытным. «Если ты не заговоришь сейчас, – убеждаю я себя, – когда же ты заговоришь? Итак: Одобрил бы Иисус? Этот вопрос я теперь задаю себе постоянно. Этому требованию я стараюсь соответствовать. Должен признать, не так скрупулезно, как следовало бы. Например, прощение. Я не намерен прощать того парня, который меня сбил своей машиной, – неважно, что скажет Иисус. Но Марияна и ее дети – я хочу прикрыть их своим крылом, защитить, хочу осчастливить их, сделать так, чтобы они процветали. Вот что вы должны учитывать в отношении меня, а я не думаю, что вы это учитываете.

То, что он поведал об отказе от скрытности, строго говоря, не совсем так. Он не раскрыл свое сердце даже перед Марияной. Зачем же ему обнажаться перед этой Костелло, которая, несомненно, ему не друг? Тут может быть только один ответ: она его замучила. Весьма профессиональное поведение с ее стороны. Занимаешь позицию возле своей добычи и ждешь-в конце концов добыча сдается. Что-то в таком роде знает каждый священник. Или каждый стервятник.

– Садитесь, Пол, – приглашает она. – Я больше не могу щуриться, глядя на вас снизу вверх.

Он тяжело опускается рядом с ней.

– Ваше кровоточащее сердце, – бормочет она.

Заходящее солнце так яростно отражается от поверхности воды, что ей приходится заслонить глаза рукой. Семейство уток – точнее, целый утиный клан – собирается сделать еще одну вылазку на берег. Очевидно, они оценили его, незваного гостя, и сочли безобидным.

– Да, мое кровоточащее сердце.

– Сердце может быть таинственным органом, сердце и его движения. Темное – говорят о нем испанцы. Темное сердце, el corazon oscuro. Вы уверены, что сердце у вас не темноватое, Пол, несмотря на ваши многочисленные добрые намерения?

Он полагал, что перейдет к мирным переговорам: предложит этой женщине если не кров на ночь, то хотя бы билет на самолет до Мельбурна. Но сейчас он вновь чувствует раздражение.

– А вы уверены, – спрашивает он ледяным тоном, – что не ищете сложностей там, где их нет, ради этих нудных историй, которые вы пишете?

Миссис Костелло выуживает из пластиковой сумки, лежащей у нее на коленях, булочку и, раскрошив, бросает уткам. Они суматошно набрасываются на угощение.

– Нам всем хотелось бы быть проще, Пол, – говорит она, – каждому из нас. Особенно когда мы приближаемся к концу. Но мы – сложные существа, мы, люди. Такова наша природа. Вы хотите, чтобы я была проще. Вы сами хотите быть проще, обнаженнее. Ну что же, я с изумлением наблюдаю за вашими попытками обнажиться, поверьте мне. Но за это приходится платить – за простое сердце, которое вы так желаете, за простой взгляд на мир. Посмотрите на меня. Что вы видите? Он молчит.

– Позвольте мне сказать вам, что именно вы видите, или что, как вам кажется, вы видите. Старая женщина на берегу реки Торренс, кормящая уток. Старая женщина, у которой кончается чистое нижнее белье. Старая женщина, которая раздражает вас своими, как вы полагаете, лукавыми инсинуациями. Но реальность сложнее, Пол. В реальности вы видите гораздо больше – видите, а затем вымарываете. Например, свет определенной резкости. Фигура, окутанная этим светом, вблизи водной глади. Копья из света, которые грозят пронзить ее насквозь. Ненужное усложнение? Я так не думаю. Расширение. Как, например, дыхание. Вдох, выдох. Расширение, сжатие. Ритм жизни. В вас это есть. Пол, – то, что необходимо, чтобы стать более полной личностью, более открытой, но вы этого не допускаете. Заклинаю вас: не обрывайте эти ваши размышления, ход ваших мыслей. Доводите их до конца. Ваши мысли и ваши чувства. Следуйте за ними, и вы будете расти вместе с ними. Что там сказал американский поэт? Всегда ткется воображаемый покров от чего-то к чему-то. Моя память слабеет. Становится все хуже с каждым уходящим днем. Жаль. Отсюда маленький урок, который я пытаюсь вам преподать. Он находит ее у реки – она сидит на скамейке в окружении уток, которых, по-видимому, кормит, – это, наверное, просто, и простота может вас обмануть, но это недостаточно хорошо. Это не делает меня живой. Возможно, оживить меня – это не столь уж для вас важно, но тут есть одна деталь: вы тоже не оживаете. Или утки, коли на то пошло, уж если вы не хотите, чтобы в центре картины была я. Оживите этих смиренных уток, и они оживят вас – я вам обещаю. Оживите Марияну, если вам хочется, чтобы это была Марияна, а она оживит вас. Все это элементарно. Но пожалуйста, окажите мне услугу – пожалуйста, перестаньте колебаться. Я не знаю, сколько еще смогу выдержать мой нынешний образ жизни.

– Какой образ жизни вы имеете в виду?

– Жизнь на публике. Жизнь в скверах, умывание в общественных туалетах. Жизнь в обществе пьяниц и бездомных, которых мы привыкли называть бродягами. Вы не помните? Я же вас предупредила, что мне некуда идти.

– Вы несете вздор. Вы можете снять номер в отеле. Вы можете полететь на самолете в Мельбурн и вообще куда захотите. Я одолжу вам денег.

– Да, я могла бы это сделать. Точно так же, как вы могли бы избавиться от беспокойных, непоседливых Йокичей, и продать вашу квартиру, и поселиться в хорошем доме для престарелых. Но вы этого не делаете. Мы – это мы. Пол. Такова в настоящее время наша жизнь, и мы должны ею жить. Когда я с вами – я дома; когда я не с вами, я бездомна. Вот как легла фишка. Вы удивлены моими словами? Не удивляйтесь. Но не вините себя. Я поразительно легко освоилась с этой новой жизнью. Глядя на меня, не скажешь, что я живу на чемоданах, не так ли? Или что я не ем много дней. Разве что пару виноградинок.

Он молчит.

– Да и вообще, хватит обо мне. Я повторяю себе: «Терпи, Пол Реймент не просил тебя залезать ему на плечи». И тем не менее было бы чудесно, если бы Пол Реймент поторопился. Как я уже упоминала, силы мои на исходе. Вы себе не представляете, как я устала. И это не та усталость, которая проходит, стоит лишь хорошенько выспаться ночью в настоящей кровати. Усталость, о которой я говорю, стала частью моего существа. Она подобна краске, которая начинает просачиваться во все, что я делаю, во все, что я говорю. Я чувствую себя ненатянутой. Слово, которое вам знакомо, насколько мне помнится. Тетива, которая была натянута, обвисла. И это относится не только к телу – душа тоже ослабела, готова погрузиться в мирный сон.

Он давно уже как следует не разглядывал Элизабет Костелло. Отчасти потому, что смотрел на нее сквозь дымку раздражения, отчасти потому, что находит ее лишенной цвета и черт – точно так же, как находит ее одежду лишенной индивидуальности. Но теперь он пристально в нее вглядывается и отмечает, что она говорит правду: она похудела, кожа на руках обвисла, лицо бледное, нос заострился.

– Если бы вы только попросили, – говорит он, – я бы вам помог, в практическом отношении. Я готов помочь вам сейчас. Но что до остального, – он пожимает плечами, – я не колеблюсь. Я действую в темпе, естественном для меня. Я не исключительная личность, миссис Костелло, и не могу сделаться исключительным ради вас. Простите.