Юрьев день - Михаил Француз

разу на действительно долгий срок не заходил. Неделю только. За неделю понять что-то сложно.

Не важно. Главное, я мог сам ходить. Мог сам говорить. Способен был здраво рассуждать и мыслить. И освободителей своих встретил стоя. В чистом и чистый. Не был мой вид жалким. Замученным был, но жалким — нет.

По крайней мере, мне хочется так думать — зеркала-то в камере не было.

Что за освободители? Борис Аркадьевич и… отец. Лично Пётр Андреевич Долгорукий пожаловали-с…

Знакомый уже следователь отворил дверь. Пока он звякал ключами в замочной скважине, я отложил ручку, встал из-за стола и сделал пару шагов назад — привычное и почти уже бессознательное действие, ведь приход «гостей» означал начало допроса, а допрос — пытки. Боль как-то инстинктивно стараешься стоя встретить. И в положении, где ничто не ограничивает простор для возможного боя.

Правда, сопротивления этим славным парням я ещё ни разу не оказывал, сознательно ограничивая свои реакции, так как понимал — могу сделать лишь хуже. Они ведь не бандиты, а представители Государственной власти. Пробиваться через них и пытаться бежать — бессмысленно.

Сегодня же… когда увидел Мамонта и отца, не выдержал.

Да, понимаю, что это было глупо, что это было проявлением душевной слабости, что показало меня не с лучшей стороны, но… я ударил следователя. Один раз. Правой ногой сбоку в голову.

Да-да, без разминки, «на холодную», не заботясь о возможных последствиях, не рассчитывая сил, желая попасть и пробить любой возможный блок…

Попал. Следователь отреагировать не спел. Он даже не дёрнулся. Так и осел кулём, прямо там, где стоял.

Я вернул ногу на место, опустил руки и замер, пытаясь сообразить, что же наделал, и, что теперь за то мне будет.

Ничего не было. Отец лишь криво ухмыльнулся. Да и то, выражение его лица быстро вернулось к прежнему «кирпичному».

Борис Аркадьевич сделал мне вполне понятный знак головой, мол, «пошли за нами», и я пошёл. И они пошли. Сначала на выход из комнаты, потом на выход из здания, потом… в машину. И всё так же молча.

И в машине, когда ехали, тоже молчали. Я не знал, что спрашивать, они — не торопились мне что-то объяснять.

Ну, из белой комнаты выпустили — уже хорошо. С отцом еду — ещё лучше: значит, не на суд или казнь. Там иные бы конвоиры были. А, куда именно? Доедем — узнаю. Главное, чтобы там фрукты с овощами были. И туалет. Мне ж теперь ещё из голодовки выходить, а это процесс не простой и не приятный. И он меня, если честно, гораздо больше сейчас беспокоил, чем то, почему меня, наконец, выпустили. И, почему сейчас, а не раньше и не позже. Выпустили — уже счастье.

Наверное, со стороны, я выглядел, как идиот. Или, как блаженный. Или мне самому только хотелось так думать, а выглядел я обыкновенно? Хотя, какая мне разница?

Приехали мы в Кремль. Что, в общем-то, было вполне логично и ожидаемо. А там… отец ушёл к себе, так и не сказав мне ни слова. Борис Аркадьевич с заметным облегчением выдохнул после его ухода и повернулся ко мне.

— Ты как, Юр? — спросил он.

— Нормально, — пожал плечами я. — Дальше-то теперь, что?

— Пока, ничего, — улыбнулся Мамонт. — И Семёнову и Маверика взяли. На допросах они, каждый в отдельности, показали, что ты с ними не был никак связан. У Имперце больше нет оснований тебя задерживать против воли Князя.

— А имена и деньги? — решил всё же уточнить я.

— К покушению на сына Императора они отношения не имеют, — пожал плечами Борис Аркадьевич. — Они, конечно же, хотели получить и эти ответы. Разобраться до конца со всеми неясностями, но тут случай особый — ты сын Князя.

— И? — чуть прищурился я.

— Князь требовал тебя себе. Под свою ответственность. Слово Князя оказалось весомее желаний следователей.

— Себе… — повторил за ним задумчиво я. — То есть, теперь «спрашивать» будете вы?

— А ты ответишь? — улыбнулся Мамонт.

— Нет, — сказал я, не улыбаясь и не ведясь на эту его улыбку. — Мне нечего ответить: просто смог. И всё.

— Что ж, — пожал плечами он. — Бывают в жизни и более чудные вещи. Смог, так смог. Главное, ведь, это же ты сам смог? Не было никаких помощников? Никого, кому бы ты оказался этим обязан? Кого-то, кто… — вроде бы и доброжелательно, и легко, и как о чём-то малозначащем спросил он, но глаза-то его были, при этом, очень внимательными.

— Кто слил мне информацию и заплатил? — прямо встретил его взгляд я. — Нет. Не было. Я сам вычислил ваших людей и сам заработал деньги. Единственный, кто мне помог, это Алина Милютина, которую я попросил поспособствовать открытию мне брокерского счёта в их банке без письменного согласия отца… с ней, кстати, всё в порядке? А то, она ведь не «сын Князя»…

— Её допросили, — ответил Мамонт. — Мы допросили, а не Имперцы. В их присутствии, конечно, но без… пристрастия, если ты об этом. Там хватило двух штатных Разумников. Одного Имперского, одного нашего. Ни она, ни её отец, который непосредственно давал указание по открытию твоего счёта, ничего не знают. У них были, естественно, свои мотивы для этого действия, — говорил Борис Аркадьевич, пока мы шли с ним к кухне. — Но они… так скажем, ненаказуемые. Не буду тебе рассказывать, думаю, ты и сам их прекрасно понимаешь, иначе бы и не стал обращаться.

— Догадываюсь, — кивнул я. Мы как раз пришли. Место было мне знакомое, так же, как и люди, которые здесь работали. Так что, я сразу, без лишних вопросов, полез за фруктами. Достал апельсины, морковь, яблоки и потащил к соковыжималке. — А со мной Разумник не справился…

— Не справился, — улыбнулся Борис Аркадьевич. — Это, кстати, именно его ты так ловко вырубил в камере.

— Хлипковатый он какой-то, — не удержался от замечания.

— Он не ожидал, просто. Нервничал из-за присутствия Петра Андреевича, вот покров и не задействовал.

— Хрен с ним, — поморщился. — Со мной то что? Вы так и не сказали, Борис Аркадьевич? Куда я теперь? Что я теперь? «Домашний арест» или что?

— Ничего, — пожал плечами Мамон с доброй улыбкой. — У Князя к тебе вопросов нет. Семёнову и