Под прусским орлом над Берлинским пеплом - ATSH

Я, притворяясь заботливым братом, стремящимся устроить сестру на работу, неторопливо прогуливался между станками, задавая работницам ненавязчивые вопросы об условиях труда.

— Я хочу устроить на работу сестру, скажите, какие здесь условия? — спросил я у одной из ткачих, её руки быстро и ловко перебирали нити.

— Хорошие. Я не ушла в своё время, когда все бежали, осталась у Салуорри и нарадоваться не могу. Дочку по жизни устроила — она улыбнулась, и её лицо озарилось теплом и гордостью.

—Работать тяжело? — продолжил я свой допрос.

— Ну как не тяжело? Тяжело, сынок, где легко? Но у нас и выходной есть, и работаем посменно — ответила она, не прекращая работы.

— А медицинская помощь? — не унимался я.

— Че? — она на мгновение отвлеклась от своих дел, взглянув на меня с недоумением.

— Врач, говорю, имеется? — уточнил я свой вопрос.

— Имеется, сынок, имеется — она снова улыбнулась и вернулась к своей работе.

Внезапно я почувствовал на себе чьей-то взгляд. Оглянулся, стараясь незаметно осмотреть цех, но не мог понять, откуда исходит это ощущение наблюдения. Наконец, я его увидел. Мужчина высокого роста, довольно молодой, с безупречными манерами и осанкой аристократа. Он стоял, закутанный в черное шерстяное пальто, небрежно опершись на балюстраду. Его скучающий взгляд, холодный и проницательный, словно взгляд льва, окидывающего своё владение, скользил по цеху, на мгновение остановившись на мне. Я показался ему досадной мухой, нарушившей покой его царства. Его лицо казалось мне знакомым, но я никак не мог вспомнить, где я его видел. Точно не в партии. Скорее всего, на одном из светских раутов, куда меня иногда брала с собой мать. Может быть, он был управляющим или бухгалтером фрау Салуорри? И, кажется, он понял, кто я и зачем я здесь.

Мои догадки подтвердились буквально через несколько минут. Судьба, словно играя со мной в кошки-мышки, послала мне бригадира, который внезапно материализовался у меня за спиной.

— Господин Сальваторе желает Вас видеть — сказал он своим хриплым голосом, и я послушно последовал за ним.

Мы поднялись на второй этаж, и я оказался рядом с управляющим. Вблизи он казался ещё более внушительным и величественным, нежели издали. Его прямая спина, гордая осанка и проницательный взгляд говорили о власти и уверенности в себе. Он больше походил на хозяина фабрики, чем сама фрау Салуорри. В его серо-голубых глазах плескалась непоколебимая уверенность и холод, а губы были сомкнуты в тонкую, жёсткую линию. Я кивнул ему в знак приветствия, но он даже не потрудился ответить.

— Ваша матушка не будет против, что Вы оказались в этом аду? — спросил он, не отрывая взгляда от кипящей жизни цеха.

— Думаю, ей все равно — ответил я, стараясь говорить спокойно и уверенно, хотя внутри все сжималось от тревоги. — Сегодня у моей сестры Микаэлы и Максимилиана Дресслера свадьба. Они все там, в Лейпцигском особняке.

— А Вы, значит, воспользовались моментом, чтобы провести агитацию среди моих рабочих? — его голос был тихим и мягким, словно мурлыканье кота, но в этой мягкости чувствовался скрытый стержень. Я изобразил удивление, повернувшись к нему с готовым возражением на губах, но слова замерли, не родившись. В руках Сальваторе я увидел листок бумаги, на котором был написан текст моей речи.

Я замялся, почувствовав, как пунцовость приливает к лицу. Моё амплуа заботливого брата рассыпалась на куски, раскрывая истинную цель. Молодой человек даже не удивился, его глаза оставались холодными и спокойными.

— Агитируйте, вот Ваша трибуна — сказал он, слегка отойдя в сторону и указывая на цех. Сальваторе был абсолютно уверен в своих работницах. Он знал, что они даже не станут меня слушать.

И я, сгорая от стыда и волнения, забрался на небольшую возвышенность, служащую своеобразной трибуной. Внезапно я понял, что совершенно забыл свой тщательно заученный текст. Страх и смущение парализовали меня. Ещё никогда я не чувствовал себя настолько уязвимым и опозоренным. И, к моему удивлению, я не увидел в глазах Сальваторе торжества или злорадства. Там теплилось нечто другое… Разочарование?

— Уважаемые работницы, товарищи! Сёстры!

Каждый день, приходя в цех, я вижу ваши усталые лица, ваши руки, истерзанные тяжёлым трудом. Я слышу грохот станков, который заглушает ваши песни, ваши мечты, ваши надежды.

Вы проводите здесь, в этих стенах, большую часть своей жизни, отдавая свои силы, свою молодость, своё здоровье на благо госпожи Салуорри и других капиталистов. Вы создаёте богатство своими руками, но сами живете в нищете и лишениях. Ваши дети голодают, ваши семьи ютятся в тесных, сырых квартирах, а ваши мужья и братья гибнут на войнах, которые развязывают буржуи ради своих прибылей.

Задумайтесь, кому выгодно такое положение вещей? Кому нужна эта система, где одни живут в роскоши, а другие влачат жалкое существование?

Только буржуям! Только капиталистам! Они наживаются на вашем труде и горе!

Но так не должно быть! Не должно быть разделения на богатых и бедных, на господ и рабов!

Мы – рабочий класс – являемся основой этого общества. Мы создаём все материальные блага, мы двигаем прогресс, мы строим будущее! И мы имеем право на достойную жизнь! Мы имеем право на справедливую долю того богатства, которое создаём своими руками!

Настало время сказать «хватит»! Настало время сбросить с себя оковы капиталистического рабства! Настало время взять власть в свои руки!

Только мы сами можем изменить свою жизнь! Только объединившись, мы сможем построить новое, справедливое общество, где не будет эксплуатации и угнетения, где каждый человек будет иметь право на труд, отдых, образование и медицинскую помощь!

Вступайте в наши ряды! Боритесь вместе с нами за свои права! За светлое будущее для себя и своих детей!

Да здравствует рабочий класс! Да здравствует социалистическая революция! – голос Сальваторе, подобно грому, прокатился по цеху, заставив станки замолчать и сердца учащённо биться. Работницы, словно заворожённые, поднимались со своих мест, их взгляды были прикованы к руководителю, чьи слова, клинком, рассекали затхлый воздух. Бригадир, подобно медведю, разбуженный посреди зимней спячки, лениво почесал затылок и, скрестив руки на груди, прислонился к массивной колонне, наблюдая за происходящим.

— Вы живёте хорошо, трудясь на госпожу Салуорри, – продолжал Сальваторе, его голос наполнился горечью, – но другие немцы стонут под жестоким гнетом капиталистов, лишённые всякой поддержки!

— Вас же уволят! – прошептал я, чувствуя, как страх перебирает кишки.

—