Ангелы спасения. Экстренная медицина - Пол Сьюард

Именно так я почувствовал себя в тот момент.

Сначала мне бросилась в глаза его шея. Под правой ключицей появилась большая шишка. За ней другая. Потом то же самое на левой стороне. Я начал ощупывать их руками, и мне казалось, что у меня под пальцами пузыри с воздухом – так оно в действительности и было.

Картинки, сохранившиеся у меня в мозгу, смазанные; лица пациента я почти не помню. Но даже сейчас словно ощущаю те вздутия, вылезающие у него на шее, как чумные бубоны, чувствую, как они сопротивляются, когда на них нажимаешь – словно пузырчатая упаковка в посылке. И, глядя на них, я слышу, как сестра говорит, что уровень кислорода начал резко падать.

Нет, это не был пневмоторакс. Пневмоторакс – буквально «воздух в груди» – развивается, когда в легких возникает утечка и воздух проникает в пространство между легкими и стенками грудной клетки. Если давление при этом сохраняется, воздух сдавливает полость внутри, легкие не могут расширяться, и человек задыхается.

Но тут было не то. Давление у него в легких из-за затрудненного выхода и правда нарастало. Возможно, где-то возле крупного бронха что-то действительно лопнуло, и теперь с каждым вдохом, накачивавшим воздух в легкие, часть его просачивалась в средостение. Это масса фиброзной ткани между двумя легкими, где располагаются сердце и крупные кровеносные сосуды. Она продолжается от сердца вверх, по ходу сосудов и трахеи, и переходит в основание шеи, сливаясь с соединительной тканью. И воздух, оказавшись там, мог идти только вверх, прорываясь через ткани, в шею и ключицы.

В отличие от пневмоторакса, воздух при пневмомедиастинуме не вызывает проблем с дыханием. Однако, как шина, проколотая гвоздем, дыхательные пути при утечке не могут сохранять нужное давление. А без него кислород больше не поступает в кровоток.

И с этим я уже ничего не мог поделать.

Но кое-что все-таки оставалось: я мог попытаться решить сопутствующую проблему. Возможно, утечка имелась не только в средостении. Возможно, воздух попадал и в грудную полость, между легкими и стенками грудной клетки. В этом случае он не только просачивался из легких, но также заполнял пространство вокруг них. Если так продолжится дальше, то, накачивая воздух в легкие, мы быстро заполним его целиком, что приведет к коллапсу.

Я до сих пор не знаю, что произошло на самом деле, а тогда тем более не знал. Я внимательно прослушал легкие с обеих сторон: звуки одинаковые, глухие и отдаленные. Есть коллапс или нет? Или просто воздух больше не может проходить в нужном объеме? Единственным способом это проверить был рентген – но пациент умер бы задолго до того, как мы получим снимок.

Однако если с пневмомедиастинумом я сделать ничего не мог, то мог еще побороться с пневмотораксом.

К чему и приступил. Я схватил пакет с нужной трубкой и распечатал его. Кажется, плеснул бетадином пациенту на грудь. Лидокаин не требовался: глаза его было закрыты, и он даже не пытался дышать – работал только аппарат искусственной вентиляции легких. Однако пульс все еще прощупывался, так что я принялся за дело. Скальпелем сделал надрез между четвертым и пятым ребром слева, провел лезвие дальше, почти до легкого. Потом, чтобы не повредить легкое, взял закругленный проводник, ввел его в отверстие в грудной полости и просунул туда палец в перчатке. При этом я отчетливо ощутил легкое: пневмоторакс, по крайней мере тяжелый, не подтверждался. Но теперь у пациента в груди была дыра, и мне надо было завершить процедуру. Поэтому я вставил туда широкую трубку, другой конец которой сестра зафиксировала так, чтобы воздух мог выходить, но не проникать внутрь, и попросил ее закрепить трубку на месте пластырем.

То же самое я проделал с правой стороны. И с тем же результатом.

Это было все, чем я мог помочь. Кислород опустился ниже 80 % и продолжал стремительно падать. Пациент никак не реагировал на процедуры, которые были весьма болезненными. На мониторе сердечный ритм, начавший замедляться, когда я приступил к разрезам, теперь не превышал 30 колебаний в минуту, пульс не прощупывался.

Я исчерпал весь арсенал средств, к которым мог прибегнуть.

Сестры, специалист по дыханию и я несколько минут молча стояли возле кушетки, пока на мониторе бежали последние короткие толчки сердцебиений. Я спросил, нет ли у персонала ко мне вопросов. Не помню, спросил ли меня кто-нибудь о чем-то. Я всех поблагодарил и пошел в свой кабинет, чтобы оформить документы.

У этой истории нет хорошего конца. И она оставила много вопросов.

Почему он умер? Вскрытие показало хроническую обструктивную болезнь легких в тяжелой форме, осложненную острым приступом астмы, и связанный с ними пневмомедиастинум. Но это не отвечает на вопрос почему. Почему сейчас? Почему так резко? Почему так внезапно? Я много размышлял о парадоксальной реакции на альбутерол, то есть сужении бронхиол вместо расширения: в принципе, такая вероятность существует. Однако он принимал это лекарство большую часть жизни без всяких проблем. Недавно я задумался, не могла ли гипервентиляция легких привести к повышению давления на средостение, от чего уменьшился приток крови к сердцу. А может, у него действительно был пневмоторакс, но я не добрался до него со своими трубками. Я не знаю.

Но больше всего я думаю о том, не допустил ли я тогда ошибки. Не существует ли чего-то еще, что я мог бы сделать и что дало бы положительный результат, даже если я до сих пор этого не знаю? Я обсуждал эту ситуацию с коллегами, но никаких новых вариантов не услышал. И да, люди умирают в самые обычные дни, когда совсем не собирались этого делать.

Но эти мысли все равно со мной.

У меня есть и не такие мрачные воспоминания. Например, это: о пьяном пациенте, который вовремя не протрезвел.

Полицейские доставили его к нам около полуночи. Он мог ходить и говорить, руки и ноги двигались нормально. Зрачки адекватно реагировали на свет; он помнил свое имя и адрес. Однако ничего не мог сказать о том, что делал тем вечером. И, конечно, от него пахло перегаром, речь была невнятная, он терял ориентацию и заплетался при ходьбе.

Полиция обнаружила его лежащим на лужайке перед собственным домом. В доме никого не оказалось, поэтому они решили, что мужчина напился у себя и вышел на улицу. Ночь была теплой, и ему, возможно, захотелось посидеть на крылечке. В какой-то момент он встал, побрел по газону и отключился. Они уже собрались запереть его в камере, чтобы дать проспаться, но потом решили доставить в пункт скорой помощи на медосмотр. Многих в то время привозили в скорую по этой причине. Собственно, привозят и сейчас.

Тот факт, что пациент пьян, отнюдь не отменяет вероятности других проблем со здоровьем. Поэтому, спокойствия ради, я проверил у него уровень сахара. Сахар в норме – значит, это не диабетик с инсулиновой реакцией. Еще я попросил медсестру сделать ему укол наркана. Это лекарство, обращающее эффект наркотиков, и при этом указывающее, употреблял их пациент или нет. Никакой реакции. Далее, поскольку алкоголики часто заменяют обычное питание выпивкой и могут страдать от тяжелого дефицита витаминов, я распорядился сделать ему укол тиамина и ввести «банановый коктейль». На медицинском жаргоне так назывался препарат для внутривенного введения: солевой раствор для регидратации с высоким содержанием водорастворимых витаминов. Витамины окрашивают раствор в ярко-желтый цвет, откуда и название. Наконец, я заказал анализ на уровень алкоголя в крови и токсикологический скрининг, чтобы проверить, не злоупотребляет ли пациент лекарственными средствами.