Русский Мисопогон. Петр I, брадобритие и десять миллионов «московитов» - Евгений Владимирович Акельев

неотделима от соответствующей политической программы (если выражаться нашими понятиями).

Нет никаких сомнений в том, что Петр был хорошо знаком с этим важным программным документом патриарха Адриана, так же как и с его взглядами на свою миссию по охране православия от опасности, исходящей со стороны западных «еретиков». Может ли быть случайным то, что образ действий Петра, которого он придерживается с первых же дней патриаршества Адриана, нарочито противоречил этой программе? Именно осенью 1690 г., когда Адриан публично сформулировал положения своей программы, государь становится частым гостем в Немецкой слободе; в число его фаворитов теперь входит не только Гордон, но и Лефорт, а его гардероб обновляется интенсивнее, в результате чего «новый, приближенный к европейскому стиль одежды превращается для царя в привычную повседневность»[348].

Патриарх, следуя своей миссии, сформулированной в программном Окружном послании («глаголати пред цари свободноустно и нестыдетися долг имам»), пытается этому противостоять тем главным средством, которое было в его распоряжении, то есть архипастырским словом (о намерении так действовать также было объявлено в его программе). По всей видимости, именно к этому периоду (то есть концу 1690–1692 г.) относятся проповеди, написанные Карионом Истоминым, которые, предположительно, были произнесены патриархом Адрианом. В одной из них в духе завещания патриарха Иоакима строго возбраняется общение с «еретиками»: «Веру же истинную и православное Церкве Святыя предание хранящему человеку не подобает со иноязычники, иноверцами, и с еретиками общения и дружества имети, но их, яко врагов Божиих и Церкви Святыя Восточныя противников и отступников, всячески подобает гнушатися, и ради их зловерия никоея чести им не давати нигдеже»[349].

Другая проповедь совершенно определенно была направлена против молодого царя и его окружения:

Да уже общашеся с иноземцы, подобне мнози навыкоша делом их, ибо своего государства отеческия постоянныя воздержныя обычаи и нравы охуждают, иноязыческия же, и еретическия, и возбраненныя Церковию дела, паче же Самим Богом заповеданныя не творити хвалят и творят, яко брады на лице своем бриют, блудническ соделовающе вид свой, пити, гуляти, играти, исполняти похотения своя злая, с еретиками проклятыми по кокуем и по дворищам их ликовати то и дело мнят быти. А у еретиков – лютеров и калвинов – ни постов святых, ни воздержаний телесных никогда нет, но на всякия злобы по еретической и богомерзской их науке разпоясаны суть всегда[350].

Можно предположить, что в этой обличительной речи совместное времяпрепровождение с «еретиками» в Немецкой слободе (на «Кокуе»), подражание их обычаям, в том числе брадобритию, не случайно оказываются тесно взаимосвязанными. Скорее всего, именно на этот период «бытовой европеизации» Петра приходится и освоение им привычки брадобрития, которая, вероятно, перенималась и людьми из его окружения. Судя по сохранившимся портретам (Г. П. Годунова, Я. Ф. Долгорукова, Л. К. Нарышкина, В. Ф. Люткина, А. И. Репнина), брадобритие действительно было весьма распространено в среде высшего московского общества 1690‐х гг. Не случайно в этом контексте речь идет об «охудшении» (то есть принижении) отеческих обычаев, в первую очередь брадоношения. Вспомним, что в рассказе Петра в Митаве от апреля 1697 г. об избрании патриарха, зафиксированном в «Описании Ливонии» Бломберга, содержалась усмешка над обычаем брадоношения.

Евфимий Чудовский в прошении к патриарху Адриану об издании книг, полезных для противодействия разным ересям, указывает на уникальность переживаемой исторической ситуации, когда православная церковь вынуждена противостоять множеству «вызовов» и отвечать на самые разнообразные запросы времени, главным из которых является угроза со стороны западных «еретиков». Эти последние действуют очень хитро: «в начале яд свой еретический крыющыя до некоего времени», но «точию простыми разглаголствы и шутствами <…> порицающе предания Церкве Святыя писаная и неписаная, глаголюще о постех святых, и о поклонении иконам святым, о монашеском устроении, и о иных, и глаголюще: „Сие чесо ради, и сие откуда взято, и сие кто предаде, и сие где писано“…»[351]. К числу этих церковных преданий, которые ставились под сомнение и подвергались осмеянию («и о иных»), относился и обычай брадоношения.

Окружное послание патриарха Адриана о запрещении брадобрития, составленное Евфимием Чудовским, по всей видимости, и было ответом на все эти насмешки и выпады против якобы ненужных и забавных дедовских обычаев. К кому было обращено это послание? В литературе высказывалось мнение о том, что патриарх обращался к народным массам, и это свидетельствует о распространенности обычая брадобрития накануне петровских преобразований. Однако наличие в проповеди разнообразной ученой аргументации, обилие цитат из сложных канонических текстов скорее указывают на то, что авторы обращаются к представителям высшего московского общества и лично к самому Петру I. Содержание этого текста становится более понятным, если мы примем во внимание контекст его появления: обстановку первой половины 1690‐х гг., когда молодой царь пытался утвердить свою политическую и культурную субъектность, противопоставляя себя той идеологии, которая некогда объединяла патриарха Иоакима и партию Нарышкиных в единый политический блок (см. п. 14). Пользуясь покровительством царицы Натальи Кирилловны, патриарх и книжники его круга старались применить все средства и все свои знания для того, чтобы повлиять на юного царя. Можно сказать, что авторы Окружного послания шли ва-банк в попытке реализовать программу Адриана, сформулированную в самом начале его патриаршества, суть которой заключалась в предотвращении опасности, исходящей от западных «еретиков». Именно поэтому в Окружном послании против брадобрития, как ни в каком другом тексте, концентрация разнообразной аргументации доводится до высшего предела:

Се отвсюду показася грех сей тяжчайш и богопротивен: и от самаго Бога творения, и заповедания, и святых апостол завещаний, и святаго [В]селенскаго Шестаго Синода запрещения, и от увещаний по особно от святых богодухновенных отец, Духом Святым вещавших, и святейших [В]селенских патриархов, Местных Соборов, и зде, в Велицей России, святейших патриархов с благочестивыми цари и прочими архиереи бывшими соборы. <….> Кое ино болше сего наказание и увещание кто востребует?[352]

Какими другими словами и аргументами еще можно врачевать больных, зараженных этой опасной заразой? Других средств нет. Поэтому святейший идет на самую крайнюю меру: объявляет об отказе нарушителям заповеди брадоношения в церковном общении. Проповедь выдержана в крайне резких тонах: брадобритие буквально объявляется «смертным» грехом, брадобрийцы называются крайне оскорбительно – «мужеженами», «женообразными блудницами», издающимися «на скареднейшее содомство».

Но такая радикальная позиция в итоге привела к тому, что, покуда прозападная ориентация Петра становилась все более очевидной, патриарх и его окружение оказывались в положении усиливающейся конфронтации с молодым царем. Не являются ли Всешутейшие соборы, которые Петр начинает проводить с начала 1692 г., одним из звеньев в этой цепочке действий и контрдействий?

Обрисованный выше