Дети новолуния - Дмитрий Поляков (Катин)

— Ну говорите, — сказал он.

— Вы так равнодушны. Я вас не понимаю… Но какая разница? — проговорил устало Скворцов. Он посмотрел в сторону окна и слегка обмяк под действием бодрящих звуков с улицы. — Я пришёл убить вас. Да, господин президент. И убью… Но всё-таки надо объяснить мотивацию. В противном случае получится, будто я просто застрелил вас, и вы никогда не узнаете, что это не политика, нет, и не сведение счётов… а возмездие. Вы не поймёте — почему. Вы даже можете подумать, что это какая-то несправедливость… или случайность. А ведь это не так… не так. И действие это — самое закономерное для вас действие. И поступок мой — самый справедливый. Потому что я ведь очень, очень долго размышлял, решался, я испытывал сомнение… просчитывал все возможные варианты, чтобы отвратить неминуемое, и всё же, всё же… Вы слишком виноваты передо мной, господин президент. И не только… но передо мной в частности. И я не уверен, что вы получите заслуженное наказание в этой жизни, такой благополучной, почётной жизни… если не вмешаться.

Все больше всевозможных звуков неслось с улицы: чей-то спокойный разговор прямо под окнами, мужской голос и женский (кажется, обсуждают сегодняшний маршрут), лай собак где-то, смех, детские крики — расслабленный утренний шум. Вдали ударили в церковный колокол.

— Вы спросите у меня, какие причины? О, этого не скажешь в двух словах!

Поскольку старик по-прежнему не шевелился и, казалось, даже не слышал, что говорил ему Викентий Леонидович, словно происходящее его совершенно не касалось, гость позволил себе передвигаться по комнате, так как в движении ему по привычке, свойственной многим преподавателям, легче было формулировать свои мысли.

— Решение опередило мои чувства. Почему вы? Между вами и мной такая огромная дистанция — прямо дух захватывает. Странно, что вы ещё помните меня. Решение вело меня за собой, а я всё спрашивал: почему? почему? Может быть, я поддался порыву, и тогда мои действия не оправданы ничем? Ведь мы были вместе. Вместе с вами мы рисковали жизнью, свободой, когда вышли на площадь. Ведь это тоже был порыв, и я так же не был в нём уверен, как и теперь… но ни о каких преимуществах тогда я не думал. Откуда мне, скромному научному работнику, было знать что-то о гримасах власти, к которой роковым образом и неосознанно мы приближались вместе с вами, но мы шли дальше, потому что верили вам, верили, что именно вы сломаете хребет левацкой хунте. Никто же не знал тогда, что они струсят, не посмеют, струсят, испугаются стрелять из своих танков по безоружной толпе. Мы были уверены, что танки будут давить нас гусеницами, и тогда Тянанмень покажется мифом. И как я… как все мы обманулись!.. Мне не просто было ответить на этот вопрос. Интуитивно, подсознательно я что-то понимал, мне казалось, что причины находятся дальше видимых мной обстоятельств. А рок тащил меня за собой, шептал, что всё предопределено и не надо задумываться. Но это было не для меня. Мы так вам верили, господин президент! Я хотел разобраться сам. И вот год назад… До чего же мне не хотелось!.. Но год назад… после катастрофы… когда я сдался… я понял наконец, почему это вы.

Он остановился перед окном, из которого открывался вид на лесок, уходящий к обрыву, между деревьями была видна долина реки, окрашенная цветом сопревшей зелени. Людей, вышедших на улицу, отсюда видно не было, они находились за углом дома, но их голоса звучали отчётливо. Слышно было, что все радовались приезду молодых, судя по голосам, парня и девушки.

— Вы спрашиваете, что же такое случилось год назад? — сказал Скворцов, глядя в окно, практически успокоенно, хотя никто ни о чём его не спрашивал. — Вас интересует только это, вы не задали мне ни одного вопроса, чтобы узнать о чём-нибудь не касающемся вас. Ну что ж… Ровно год назад, как раз в этот самый день, день вашего рождения, стояла ну вот приблизительно такая же погода. Тихая осень. В такие дни все отдыхают за городом. Но это был понедельник, начало рабочей недели, и поэтому мы с семьёй собирались назад в город с утра пораньше, пока движение на дороге не превратилось в сплошную пробку… Я оставляю машину в гараже на другой стороне трассы. Наш дом на этой стороне, а гараж там. Это удобно, там есть охрана, и я пошёл выводить машину из гаража. Я уже выехал на обочину и собирался посигналить им, но они уже сами бежали ко мне… когда… Одним словом, мою жену и дочь сбил невесть откуда вылетевший «мерседес» со спецсигналами… Вы же знаете, они носятся как сумасшедшие. Он ещё притормозил, а потом дал газу и уехал… Обе мои девочки погибли. Жена немедленно. А дочка ещё боролась за жизнь около суток. Или того меньше… Мы потом нашли эту машину и даже доказали, что это она погубила моих девочек. В ней ехал важный чиновник по солидному ведомству, не стану называть его имени. Мне удалось привлечь лишь водителя. Но и того оправдали. Потому что даже водителя важного лица у нас нельзя наказать.

Опять послышался зовущий голос охотничьего рожка. «У неё ж таки получилось», — подумал старик и с сдержанной решимостью легонько пристукнул пальцами по подлокотнику кресла. Потом он протянул руку к стоящему возле секретеру, выдвинул ящик, взял из него пакетик с табаком, набил доверху трубку и щёлкнул зажигалкой. Скворцов торопливо повернулся и выставил вперёд кулак с пистолетом с той интеллигентской неискушённостью к опасности, с какой английский джентльмен грозится зонтиком, прежде чем получить в челюсть. Кверху поплыло сизое облачко ароматного дыма. Это несколько смутило Викентия Леонидовича, но тем не менее он продолжил, ничего не спрашивая:

— Не бойтесь, я не стану устраивать сцен, всё уже зажило. — Под дряблой кожей скул забегали желваки. — Когда это произошло и я… я немного пришёл в себя, мне стало понятно, что я не могу смириться… свыкнуться с мыслью, что всё кончено… и все наказаны. Вот это было особенно непереносимо: я один — и никто не виноват. Вам знакомо, господин президент, это состояние, когда предельно бескомпромиссно понимаешь, что никогда никого больше не будет рядом? Вряд ли вам это знакомо… Такая огромная, знаете, пустота… как бессмертие… Я пытался это прервать, но не так это просто… — Он опять принялся ходить по комнате, помогая руками выразить то, что хотел сказать. Влажная прядь упала на лоб и уже высыхала. — Изо дня в день с утра до ночи, как белка в колесе, мысль моя бесплодно металась в черепной коробке, беременная одним вопросом: где справедливость? в какой системе координат? где?! Теперь это касалось меня, лично, а не народа. И тут меня осенило, что, когда я получу право покарать автора моего горя, всё кончится. Но автора, а не персонажей. Понимаете меня? Ну действительно, не считать же виновным этого шофёра! Нет, он виноват, конечно, но виноват как молоток или, говоря вашими словами, дрель. Он орудие! Он поступает так, как можно… Я чувствовал, я уже знал, что дело не в нём. Я чувствовал это сердцем — хотя пока и не разумом. А в ком тогда? В хозяине его? Но вельможа тоже возник не на пустом месте… А может, не в ком, а в чём? — говорил Викентий Леонидович, всё меньше запинаясь, обретая горячность. — Так я жил долго, много месяцев, пока не решил обратиться к истокам… Вы понимаете, любое явление имеет корни, и если автомобиль с мигалками может безнаказанно погубить людей… граждан, между прочим, то что-то не так в государстве и в головах что-то не так… И это притом, что моё имя не последнее для этой страны. Меня знают, помнят, я отстаивал… — Он задумался. — А что, собственно, я отстаивал, а?.. Вот!.. Но об этом после…