Всегда возвращаются птицы - Ариадна Борисова

– Импровизирует, – благоговейно кивнула оглохшая Ксюша, не слыша ничего, кроме музыки. Ксюшу заворожили пряные, дымные, хохочущие звуки саксофона и несуетливые движения пальцев по клапанам – пальцев, словно одетых в коричневые лайковые перчатки. В широком поле Ксюшиного музыкального слуха джаз торил новый путь. В очарованном лице легко читалось, что этот путь рисуется ей усыпанным экзотическими цветами. Изе стало неловко за себя. Остро-перечные рулады джаза жгли и резали ее слух огнем расторможенных звуков. Энергия не уловленного Изой ритма искрами вспыхивала в глазах Патрика и на металлических изгибах инструмента.

– Слышишь, о чем я говорю? Если бы он не спас тебя в метро, ты бы упала на рельсы!

– Я? Чего?

– На рельсы бы упала, как Анна Каренина!

– Кто? Какая… Анна?

– Да не Анна, а ты! Этот Патрик успел затащить тебя в вагон.

– А-а, – обронила Ксюша равнодушно.

Из бушующей толпы, своим шумом мешающей Изе вникнуть в негритянскую музыку, вынырнула снежно-белая рубашка Андрея.

– Как тебе соло?

– Нормально.

– Ты пока не понимаешь, – снисходительно сказал Андрей. – Ксюша-то, смотри, поняла и теперь согласится петь джаз. Спорим?

– Сама вижу – согласится. Почему ваш саксофонист – негр?

Андрей взглянул непонимающе:

– Почему он не должен быть негром?

– Юрий говорил, что Патрик – ирландец, хотя живет на Кубе. Но он походит на ирландского скальда так же, как его музыка – на саги.

– Много ты слышала саг и видела скальдов?

– Нет, но…

– Саги импровизировались, как джаз. Иногда на ходу – после боев, например. Руны появились позже, и не все скальды их знали.

– А Патрик тут при чем?

– Ирландцем был его прапрадед, корабельный плотник и певец. Он оставил детям песни, долги и любовь к Ирландии. Там он сражался за свободу, бежал и оказался в Латинской Америке. На родине его ждали англичане и виселица. Патрик пел нам одну из его морских «саг». Она на испанском языке, называется Pleno de vida.

– Что это значит?

– Наполненный жизнью. Песня о парусе и о том, что жизнь прекрасна.

– Роман какой-то, – усомнилась Иза. В детстве Гришка все уши прожужжал ей о морских романах Фенимора Купера.

Гусев обиделся за чужого предка:

– Никакой писатель не нафантазирует того, что накручивает судьба! Другого прапрадеда Патрика плантаторы завезли на Кубу из Гаити, а отец, между прочим, воевал против диктатора Батисты. В прошлом году, когда Фиделю дали Героя Советского Союза, он приезжал с группой…

Андрей продолжал говорить, но Иза отвлеклась. Саксофон и Патрик пели, слившись, как сиамские близнецы. На обоих играли блики гирлянд, оба всем своим видом и звуком заявляли, что джаз pleno de vida, и сами они pleno de vida, и молодость, и Москва. Этот дуэт совершенно околдовал Ксюшу. Иза с изумлением заметила, что в Ксюшиных глазах сверкают крохотные фонарики, хотя сцена не освещена. Значит, свет шел изнутри. Наверное, независимо от того, живут девушки с горячим сердцем в Советском Союзе или на Кубе, зовутся Ксюшами или Гуантамерами, их манят вдаль дороги в прекрасных цветах. Девушки с фонариками в глазах готовы переступить через пороги, рубежи, границы и пойти по цветастым дорогам навстречу неизвестности, несмотря ни на что… Включая слабые чулочные резинки и опасность падения чулок. «А малая, помнится, стану на городьбу, крынки раздвину и вдаль на горы смотрю. Тянуло куда-то, как тятю к австралам»…

Ксюша была такая красивая, что в горле у Изы застряло дыхание. Золотая корона из кос сияла высоко, как звезда на елке, и, как елочная гирлянда, матовым лаком блестела на Ксюшиной шее низка деревянных бус. Они были крупные, крашенные под бирюзу, немного дикарские и очень шли Ксюше.

Патрик с саксофоном разъялись – кончился их маленький концерт, и кто-то врубил электричество над сценой. Зал взорвался овациями, адресованными уже лично Патрику. Он жизнерадостно заулыбался, кланяясь, скользнул взглядом по залу, толпе, елке, по окну в бумажных снежинках, кивнул Андрею… и уставился на Ксюшу. С восторгом. Изу он вообще не заметил. Патрик узнал в Ксюше девушку, которую летом в последнюю секунду вытянул с платформы в вагон, и, конечно, вспомнил, как она кричала в его нечаянных объятиях. Судя по музыке, ему нравилось все кричащее и наполненное жизнью. Глаза Ксюши тоже вспыхнули узнаванием – она только что признала в нем того самого негра, от которого бежала, тараня вагонную толпу туго набитым рюкзаком. Пылкие взгляды мерцали и плавились прямо над Изой, чуть выше затылка. Иза очутилась под током высокого напряжения. Наэлектризованная челка искрила и липла ко лбу, волоски на руках приподнимались и сухо потрескивали. Всполохами возгоралась над головой огненная смесь генов непокорных ирландцев, гаитянских рабов и упрямых семейских раскольников.

Любовь с первого взгляда. Так называется это чудо? Не с самого, вообще-то, первого, первый был в поезде, но померк на фоне сегодняшнего огня. Иза ощущала себя проводником какого-то интернационального опыления и одновременно – громоотводом, потому что ни Андрей, ни подошедшая Лариса не видели чуда. Не видел и занятый собой зал. Зрение Патрика и Ксюши тоже поразил временный дефект – распахнутые душами друг в друга, они только друг друга и видели. Изу слегка колотило в их магнитном поле, но держалась стойко. Отводила посторонние молнии, пока наверху выплеталась новая дорожка Ксюшиной судьбы. Иза понимала, как важно влюбленным знать, что жизнь на самом деле прекрасна. Для них двоих… И тут опаленной зноем щеки коснулось дуновение сквозняка. Макушка тотчас завибрировала от перегрузки разнотемпературных взглядов и загудела. В энергетическое перекрестье вторглась чужая линия, будто дверь открылась с мороза. Защитницу настиг колючий снежок, посланный льдистыми глазами. Иза в панике метнулась за спину Андрея.

– Что с тобой? – Он приобнял за плечи. – Замерзла, что ли? Дрожишь вся.

– Из окна дует, – сказала Лариса.

– Андрей, проводи меня домой, – попросила Иза.

– Да скоро уже все пойдем.

Холодные глаза скрылись в толпе.

…Простодушная, но по-своему тщеславная маманька Варвара Ниловна дала безотцовщине имя красавца-актера, игравшего в театре провинциального городка роли злодеев и роковых любовников. Кормила-одевала сына, как могла со своих почтарских, огородных да случайных денег от редкой блудной любви. Жалела и не любила.

Борис Владимирович родился с белыми волосенками и с белой сморщенной кожей. «У всех новорожденных кожица такая, – сказали Варваре Ниловне, разогорченной ошибкой в отцовстве и невозможностью содрать теперь мзду с черноволосого соседа, – после щечки разгладятся, и волосы потемнеют».

Варвара Ниловна ждала-ждала, когда сын начнет выглядеть, как обыкновенный ребенок, чтобы нарядить его в красивую матроску и выйти с ним гулять в парк на люди, и не дождалась. Кожа у сына осталась сморщенной и белой, цвет волос тоже не поменялся, словно он постарел у маманьки в животе и, седой, морщинистый, доживал остаток времени в тесном дворе, занятом огородом по самое крыльцо.