Король Артур. Меч в камне - Теренс Хэнбери Уайт

Назавтра Вот и Собачий Мальчик были уже лучшими друзьями. Общие переживания, — камни, летящие из толпы, и колонны из свинины, к которым их привязала Моргана ле Фэй, — соединили их и дали им пищу для воспоминаний, которыми они и делились всю остальную жизнь, лежа по ночам среди собак. К тому же поутру оба отодрали носы, коими Мерлин столь великодушно их наделил. Они объяснили это тем, что теперь им привычнее без носов, да и вообще они предпочитают жить с собаками.

Как ни сетовал бедный калека, а три смертельно скучных дня ему пришлось провести в своей комнате. Все эти дни он сидел один, разве что Кэй приходил, чтобы завалиться спать, и Мерлину приходилось давать ему образование сквозь замочную скважину — да и то лишь в то время, когда про няню было точно известно, что она занята стиркой.

Единственным развлечением, оставшимся мальчику, были муравьиные гнезда, — те, что помещались между стеклянными пластинками, — он принес их с собой, когда впервые привел в замок Мерлина из его лесного домишки.

— А ты не можешь, — жалостно ныл он под дверью, — во что-нибудь превратить меня, пока я здесь заперт?

— Я не могу выкрикивать заклинания через замочную скважину.

— Через что?

— ЗА-МОЧ-НУЮ-СКВА-ЖИ-НУ!

— А!

— Ты тут?

— Да.

— Что?

— Что?

— Одна только путаница от этого крика! — воскликнул Мерлин и принялся топтать свою шляпу. — Чтобы Кастор и Поллукс… нет, хватит. Да снидет Божия благодать на мое кровяное давление…

— А в муравья ты не мог бы меня превратить?

— Во что?

— В МУ-РА-ВЬЯ! Для муравьев ведь большого заклинания не нужно? Оно бы в скважину пролезло.

— Не думаю, что это разумно.

— Почему?

— Они опасны.

— Ты мог бы приглядывать за мной с помощью твоей проницательности и превратить обратно, если дела обернутся худо. Пожалуйста, преврати меня хоть во что-нибудь, а то я тут помешаюсь.

— Милый мальчик, это не наши норманнские муравьи, эти родом с берегов Африки. Они агрессивны.

— Я не знаю, что такое «агрессивны».

За дверью наступило длительное молчание.

— Ладно, — в конце концов сказал Мерлин. — Это знание для тебя преждевременно. Хотя рано или поздно и его придется приобрести. Погоди-ка. В этой штуковине два гнезда, правильно?

— Здесь две пары пластинок.

— Возьми с полу тростнику и положи ее между двумя гнездами — на манер моста. Сделал?

— Да.

Местность, в которую он попал, походила на обширное поле, усеянное валунами, на одном из концов его виднелась сплющенная — между пластинами стекла — цитадель. Попасть в нее можно было через туннели, пробитые в камне, и над каждым из входов красовалось уведомление:

ВСЕ, ЧТО НЕ ЗАПРЕЩЕНО — ОБЯЗАТЕЛЬНО

Уведомление ему не понравилось, хоть и осталось непонятным. Про себя он подумал: надо бы немного осмотреться, прежде чем лезть вовнутрь. По непонятной причине, эти надписи поубавили в нем охоты проникнуть в крепость, они придавали грубым туннелям какой-то зловредный вид.

Размышляя о надписях, он осторожно пошевелил похожими на антенны сяжками, привыкая к новым ощущениям, и покрепче уперся ступнями в землю, как бы желая утвердиться в новом для него мире насекомых. Передними ножками он почистил сяжки, подергал за них, пригладил, — вид у него был при этом совершенно как у викторианского негодяя, подкручивающего усы. Затем он зевнул, — ибо и муравьи тоже зевают, — и потянулся, совсем как человек. И сразу за этим осознал нечто, ожидавшее осознания, — а именно, что в голове у него слышен какой-то шум, причем явно членораздельный. Шум ли то был или некий сложный запах, он никак не мог разобрать, — проще всего описать это явление, сказав, что оно походило на передачу по радио. Поступала передача через сяжки.

Музыка, размеренная, словно пульс, а с нею слова — что-то вроде «Ложка-ножка-мошка-крошка» или «Мамми-мамми-мамми-мамми», или «Ты-мечты-цветы». Поначалу ему эти песни нравились, особенно про «Вновь-кровь-любовь», — пока он не обнаружил, что они не меняются. Едва закончившись, они начинались сызнова. Через час-другой его уже тошнило от них.

Кроме того, в голове у него раздавался голос — в паузах между музыкой — и по всей видимости отдавал некие приказания. «Всех двудневок перевести в западный проход», — говорил он, или: «Номеру 210397/WD заступить в суповую команду взамен выпавшего из гнезда 333105/WD». Голос был роскошный, но какой-то безликий, — словно его очарование явилось результатом старательных упражнений, своего рода цирковым трюком. Мертвый был голос.

Мальчик, или, быть может, нам следовало бы сказать муравей, пошел прочь от крепости, едва лишь ощутил в себе способность передвигаться. Он начал исследовать каменистую пустошь, однако чувствовал себя при этом неважно, — идти в то место, откуда исходили приказы ему не хотелось, но и этот тесноватый пейзаж наводил на него тоску. Он обнаружил среди валунов неприметные тропки, извилистые, казавшиеся бесцельными, и вместе с тем, целенаправленные, ведшие к зернохранилищу, но также и куда-то еще, — а куда, он не разобрался. По одной из них он добрел до глыбы земли, под которой располагалась естественная котловина. В котловине, — опять-таки обладавшей странным выражением бессмысленной осмысленности — он обнаружил пару дохлых муравьев. Они лежали рядышком, но неряшливо, как будто некто весьма старательный притащил их сюда, по дороге забыв — зачем. По их скрюченным тельцам нельзя было угадать, рады они были умереть, или нет. они просто лежали, как два опрокинутых стула.

Пока он разглядывал трупы, по тропинке спустился живой муравей, тащивший третьего покойника.

— Хай, Барбарус! — сказал он. Варт воспитанно ответил:

— Хай.

В одном отношении, хоть он и не подозревал об этом, ему повезло. Мерлин не забыл снабдить его нужным для гнезда запахом, — ибо, пахни от него каким-то иным гнездом, муравьи убили б его на месте. Если бы мисс Эдит Кавелл была муравьем, на памятнике ей было б написано: «ЗАПАХ ЕЩЕ НЕ ВСЕ».

Муравей кое-как свалил принесенный труп и принялся растаскивать двух других в разные стороны. Казалось, он не знает, куда их пристроить. Или вернее, он знал, что лежать они должны в определенном порядке, но не мог сообразить, как этого порядка добиться. Он походил на человека с чашкой чая в одной руке и бутербродом в другой, которому захотелось чиркнуть спичкой и закурить сигарету. Однако если бы человек додумался поставить чашку и положить бутерброд, — прежде чем хвататься за сигарету и спички, — этот муравей положил бы бутерброд и взял спички, потом бросил бы спички и схватился за сигареты, потом положил бы сигарету и взял бутерброд, поставил бы чашку, взял сигарету и наконец оставил бы бутерброд в покое и взял спички. Он, видимо, склонен был полагаться для достижения цели на случайную последовательность действий. Терпения ему хватало, а вот думать он не умел. Если перетаскивать три трупа с места на место, их удается со временем уложить под глыбой в одну линию, что и составляло его обязанность.