Тишина моих слов - Ава Рид

Без всякого предупреждения я беру руку Леви и удерживаю ее в своей. И снова смотрю на озеро. Что-то меняется. Посторонний мальчишка с татуировками и гитарой теперь – просто Леви.

– Ты понимала, что происходит? Ты все понимала? – Леви не ходит вокруг да около, и я это ценю. Чаще всего в этом нет никакого смысла.

Нет, я не понимала. Я не просыпалась. Если бы проснулась, я могла бы бороться – за Иззи. Но я не могла.

Продолжаю молчать, неподвижным взглядом глядя на озеро и тяжело дыша. Для ответа достаточно. Рука Леви пожимает мою, он все понял.

Я всегда боялась. Боялась собственных слов, их безмолвия. Пока не пришел Леви. Пока я не осознала, что могу говорить, не произнося ни слова.

Леви рассказывает, а я его слушаю и иногда тоже что-то говорю – на свой лад. Саре теперь не часто снятся кошмары, Лина иногда смеется. За тот день она до сих пор не извинилась, ни разу не заговорила об этом, но я знаю, что ей стыдно.

Я каждый день пишу Иззи.

С тех пор как мы с Леви провели ночь под открытым небом, кое-что изменилось, потому что потом мы это повторили. Все засиделись у лагерного костра, и мы просто остались там. В первый день мы были одни, на второй осталась и Сара, а Мо пристроился к ней. Однажды остался один из близнецов.

Через два дня лагерь закрывается, и мне грустно. Я не хотела признавать, но это место для сломанных очень подошло мне.

Мы сидим – Сара, Леви и я. Все остальные у себя в палатках, Пиа только что пожелала нам спокойной ночи. Вот выходит Яна и раскладывает свою постель. Она уже во второй раз ночует с нами снаружи.

Поленья в костре потрескивают и шипят, а я слышу слева от себя какой-то шорох.

Лина. Она стоит со спальником в руках, сомневаясь, подойти к нам или вернуться в палатку.

Наконец ее замечают и другие. Мо мяукает. В эту минуту она подходит к нам и раскладывает свои вещи рядом с Сарой. Мы с Леви сидим на покрывале, как в первый раз. С тех пор мы спим рядом. Он не подпускает ко мне кошмары.

– Спокойной ночи, Мо, Леви, Яна, Лина, Ханна! – Каждый вечер Сара желает доброй ночи всем нам, ночующим здесь, снаружи. Это превратилось в ритуал, которым я наслаждаюсь. Потому что очень успокаивает, когда, перед тем как закрыть глаза, слышишь что-то славное.

– Вечно этот чертов кот первый, – бурчит Леви, а я тихонько смеюсь.

Да, славное слышать полезно…

Последний лагерь, и я думал, что там будет чудовищно, тяжело, по-особому. Было намного хуже – потому что намного лучше. И пока все так и остается. Есть ли в этом смысл?

Я всегда мог держать своего рода дистанцию, хотя это никак не сказывалось на отношениях. Никогда прежде я так не привязывался здесь к людям, как в этом году. Кроме, конечно, Макса и Йоша, которые ждут меня в «Святой Анне». На несколько последних месяцев, до того как я съеду и все останется позади.

Как это называется, когда позади оставляешь что-то, что вовсе не хочешь оставлять?

В конце концов, меняется лишь место, ничего больше. Я буду видеться с ними обоими, только жить где-то еще. Господи, даже если я не произношу этого вслух, звучит все ни к черту.

Сегодня последний день в лагере, последняя ночь, завтра утром отправляемся в «Святую Анну». Через две недели начинаются занятия в школе, перед этим распределят новые комнаты, проведут приветственные и ознакомительные встречи. Я буду паковать вещи и прощаться.

Ханна, легонько подтолкнув плечом, вырывает меня из размышлений. Мо лежит у нее на коленях, мы сидим на нашем месте. Как и все последние дни. Перед этим Ханна сделала нам мюсли. Самое отвратное, что мне когда-либо приходилось есть, и, это, похоже, здорово развеселило Ханну. Мне от них до сих пор тошно, но ей, кажется, хорошо.

Она показывает на мою гитару.

– Но только ради тебя, – говорю я, принимая вместе с гитарой нужную позу. Руки сами знают, что делать. Я играю одну песню за другой, позволяю мыслям уноситься, куда им угодно, стараясь не слишком задумываться о завтрашнем дне.

В какой-то момент голова Ханны ложится мне на плечо, и руки мои наливаются тяжестью. Я откладываю в сторону гитару.

– Знаешь, что не выходит у меня из головы? Тот вечер на озере, когда ты жгла бумагу, а после того, как она выпала у тебя из рук, прыгнула за ней. Сколько ни прокручиваю в голове, не понимаю. Что было написано на бумаге? Что это было? Почему это так важно? Почему ты это сжигала?

Я вынужден заставить себя заткнуться. Я идиот, и все это меня не касается, но… Я не могу иначе.

Ханна и не собирается помогать мне в моем неведении, да и как бы ей это сделать?

Вечером мы возвращаемся, настало время ужина. Мо за столом всегда первый, он уже прекрасно знает, когда ему что перепадет.

Ханна останавливается у своей палатки.

– Пойдем, нам стоит поторопиться. Мы опаздываем, а сегодня пицца!

Пицца на ужин! С точки зрения Пии, это как объяснение в любви.

Но Ханна качает головой. Она заходит в палатку и снова выходит оттуда с пустыми руками. Берет меня за руку и тащит назад к озеру.

– Ты же знаешь, что нам не туда. Пицца ждет в другой стороне!

Ханна тянет меня дальше.

Она останавливается на берегу озера, там, где я впервые увидел ее. Там, где… Неужели это возможно?

– Что мы тут будем делать?

Не отводя глаза, она лезет в карманы брюк, из левого достает спички, а из правого бумагу.

Бросив на меня беглый извиняющийся взгляд, она вытирает руки о джинсы. Бумага слегка волнится.

Она протягивает ее мне.

Осторожно беру ее, разворачиваю, и от того, что я читаю, у меня перехватывает горло.

– Письма к Иззи, – говорю я больше самому себе, чем Ханне, не в силах оторвать взгляд от бумаги в руках. Пока она медленно не забирает ее у меня и не направляется к озеру. Она чиркает спичкой, подносит к письму и смотрит, как оно ловит огонь. Держит его, пока оно почти полностью не сгорает – затем отпускает, и я вижу, как отделяется и плывет к земле пепел.

Ханна начинает дрожать, но я не в состоянии пошевелиться. Сперва я должен осознать то, что она мне показала. Я должен это высказать.