Следы ведут в прошлое - Иван Головня

Откуда-то сверху слышится хриплый приглушенный голос:

– Пан Голубь! Это я – Мажара. Привел наших людей.

– Хорошо! – отзывается Голубь. – Спускайтесь все сюда!

Слышится треск ломаемых веток, и в ложбине появляется десятка полтора боевиков, одетых, как и люди Ветра, кто во что горазд. И вооружены они теми же австрийскими карабинами.

Голубь смотрит на часы и поднимает руку, призывая к тишине. Сняв с головы кепку, выспренно говорит:

– Друзья мои! Мы стоим с вами на пороге великого, можно сказать, грандиозного события, которое золотыми буквами будет вписано в историю нашей славной Украины. Восстание, которое через несколько минут ураганом прокатится по всей многострадальной Украине от Херсона до Чернигова и от Проскурова до Харькова, в один миг сметет с ее священной земли всю еврейско-большевистскую нечисть и принесет всем нам долгожданную свободу. Я надеюсь, я уверен, что вы, кому выпала великая честь стать освободителями Украины, не осрамитесь в бою и будете достойны выпавшей вам чести.

Голубь умолкает и скользит взглядом по лицам слушающих его людей. Выражение большинства лиц равнодушное.

– Перед нами поставлена такая задача… – заметно сдержаннее продолжает Голубь. – Без четверти пять мы двинемся на Сосницу. Вначале будем продвигаться в полной тишине, врассыпную и без единого выстрела, чтобы не вспугнуть преждевременно врага. Сигналом к началу атаки будут две ракеты: красная и зеленая. Вот тогда можете поднимать шухер на весь уезд – атака должна быть стремительной, яростной и беспощадной. Мы свалимся на большевиков как снег на голову. Ворвавшись в Сосницу, надо первым делом захватить чеку, милицию, исполком, телефонную станцию и почту. Все это находится в центре городка – где, вы знаете получше меня, – и охраняется одним-двумя часовыми или сторожами. В центре города нас будут встречать наши люди. Вы сможете их отличать по желто-голубым лентам на груди. Они покажут вам дома, в которых проживают большевики и совдеповские работники. И последнее… – Голубь переводит дух и вглядывается в застывшие лица людей. – Весь сегодняшний день Сосница ваша! Сегодня вы ее хозяева! Все, что удастся захватить – ваше!

В отличие от предыдущих последние слова Голубя встречены радостными улыбками и одобрительным гулом.

Голубь еще раз смотрит на часы и вскидывает руку в направлении Сосницы:

– Пора… Вперед!

Все, кто находится в ложбине, дружно устремляются по ее склонам вверх. Среди первых – Сорочинский со своим «льюисом». Позади всех, наблюдая, чтобы никто не отставал, согнувшись и вытянув шею, бежит вприпрыжку Ветер. Чуть поодаль от него – Голубь.

27

Вскоре наиболее резвые из боевиков достигают края ложбины. И тут начинает твориться что-то непонятное. Во всяком случае, для людей Ветра. Едва кто-нибудь из них, взобравшись наверх, выныривает из тумана на свет божий, как на него тут же набрасываются если не бегущие рядом хлопцы атамана Жилы, то какие-то еще, появляющиеся неожиданно из-за кустов незнакомые люди. Они сбивают его с ног, наваливаются сверху и, не давая времени прийти в себя, запихивают в рот кляп. Затем вяжут ему руки-ноги и оттаскивают в кусты. Сами же возвращаются назад и начинают все сначала. Делается это молча, без единого слова. С теми же из боевиков, которые покрепче и оказывают сопротивление, особо не церемонятся: их успокаивают хорошим ударом кулака или рукоятки револьвера.

Такая же участь постигает и Павла Сорочинского. Не успевает он выкарабкаться из ложбины наверх, как не отстающий от него ни на шаг атаман Жила делает вдруг подножку, и начштаба со всего разбега грохается оземь. Его руки, сжимающие пулемет, оказываются прижатыми к земле тяжестью собственного тела. В ту же секунду на спине Сорочинского оказываются атаман Жила и подоспевший ему на помощь Мажара. Атаман хватает начштаба за горло и прижимает лицом к земле, а Мажара пытается запихнуть ему в рот какую-то тряпку. Обладающий воловьей силой Сорочинский, словчившись, сбрасывает с себя Жилу, а его помощника хватает зубами за руку и прокусывает до кости. От жуткой боли Мажара вскрикивает и выпускает из рук тряпку. Сорочинскому удается перевернуться на бок и освободить, наконец, из-под себя собственные руки. Он хватается за сжимающие его горло руки атамана и силится их разнять. На какое-то мгновение это ему удается. Он открывает уже рот, чтобы крикнуть, призывая на помощь своих, но в этот миг на его голову опускается со всего размаху рукоять револьвера, зажатого в здоровой руке Мажары. Из горла начштаба успевает лишь вырваться короткий сдавленный рык. Жила и Мажара торопливо оттягивают обмякшее тело в кусты.

Между тем молчаливая охота на сподвижников атамана Ветра продолжается. То тут то там вспыхивают короткие ожесточенные схватки. Слышен тяжелый топот ног, возня, глухие удары, храп и пыхтение борющихся людей. Не слышно лишь выстрелов. Это тем более странно, что кое-кому из защищающихся удается нажать на спусковой крючок своего карабина. Однако всякий раз вместо ожидаемого выстрела слышится лишь сухой щелчок курка.

И что не менее удивительно, среди людей, находящихся наверху, можно увидеть и тех двух милиционеров, которых тяжело ранил под Выселками Голубь, и совсем еще юного сотрудника Сосницкой милиции Николая Сачко, которого в памятную ночь побега из капэзэ застрелил Феодосий Береза, и молодого милиционера Юрия Балабуху, прибитого в ту же ночь Голубем. Все они живы-здоровы и наравне со всеми вылавливают ветровцев. Можно подумать, что воскрешение из мертвых стало на пятом году революции обыденным явлением.

Не проходит и минуты, как «армия» без пяти минут уездного атамана Романа Михайловича Ветра, в миру – Щура, перестает существовать. Все ее «бойцы» лежат на влажной от росы траве связанные, с кляпами во рту и дико пучат глаза, все еще толком не понимая, что с ними произошло. Нет среди них лишь «лихого» атамана Ветра. Не видать и уполномоченного Бережанского губповстанкома Григория Голубя.

…Во всех предыдущих «операциях» – так высокопарно называл Ветер ночные налеты на сельсоветы, комбеды и комнезамы, избы-читальни и чоновские посты – атаман предпочитал находиться позади своего «войска». Так было безопаснее. Не изменил он своему правилу и в этот раз.

Невдалеке от себя он видит также не особо спешащего Голубя. «Вот, оказывается, какой ты герой! Тоже не спешишь под большевистские пули!» – не без злорадства думает атаман.

Когда до края ложбины остается какой-нибудь десяток метров, оттуда, сверху, до слуха Ветра доносится вдруг чей-то короткий вопль и сразу же за ним – оборвавшийся в самом начале сдавленный вскрик. Ветру чудится, что второй голос был вроде как Сорочинского. Атаман застывает на месте и, навострив уши, прислушивается. Ему начинает казаться, что там, куда ушли его люди, происходит что-то неладное. Оттуда вновь доносится чей-то внезапно оборвавшийся крик. Ветру становится не по себе. Он ныряет в ближайшие кусты и, пригибаясь к самой земле, бежит вдоль склона.

Когда Голубь, внимание которого также привлекли вскрики наверху, оглянулся, Ветра уже и след простыл. Пробежав метров сорок-пятьдесят, атаман переводит дыхание и снова взбирается вверх по склону. Когда до его края остается совсем немного, он ложится на землю и выползает из полосы тумана на животе. То, что он видит, подтверждает наихудшие его предположения: метрах в тридцати какие-то двое незнакомых ему людей волокут за ноги его ординарца Кострицу. Во рту Кострицы его же собственный картуз. В другом месте двое человек сидят на Мухе и вяжут ему руки…