Покрашенный дом - Джон Гришэм

Я провел ее по берегу вниз, к каменистой отмели, возле которой было глубже всего.

– Вот оно, это место, - сказал я.

– Тут глубоко? - спросила она, озираясь по сторонам.

Вода была чистая и прозрачная.

– Примерно вот так, - сказал я, показывая себе чуть ниже челюсти.

– А вокруг никого нет, а? - Казалось, она немножко нервничает.

– Нет. Все сидят на ферме.

– Тогда ты ступай и подожди меня там, о'кей?

– О'кей, - ответил я и не двинулся с места.

– Ну давай же, Люк, иди, - сказала она, бросая свою сумку на землю.

– О'кей, - повторил я и пошел прочь.

– Только не подглядывай, хорошо?

И я почувствовал себя так, словно меня застукали на месте преступления. Небрежно махнул ей рукой, как будто ничего подобного мне и в голову не приходило, и сказал:

– Конечно, не буду!

Я взобрался на берег и нашел себе местечко в нескольких футах над землей, на ветке вяза. Забравшись туда, я мог видеть крышу нашего амбара.

– Люк! - позвала она с берега.

– Да!

– Никого нет поблизости?

– Никого!

Я услышал плеск воды, но не смотрел в ту сторону. Через минуту или две я медленно повернулся и бросил взгляд вдоль речки. Я не видел ее, и от этого мне стало немного легче. Каменистая отмель была за поворотом, к тому же здесь густо росли деревья и кустарник.

Прошла еще минута, и мне стало неуютно. Никто ведь не знает, что мы сюда отправились, никто и не станет пытаться за ней подглядывать. А когда у меня еще будет случай посмотреть, как купается красивая девушка? Я не мог припомнить ни единого конкретного запрета на это ни из проповедей в церкви, ни из Писания, хотя и понимал, что это плохо. Но может, это все же не самый страшный грех.

Поскольку дело явно касалось дурных намерений, я подумал о Рики. Что бы он предпринял в подобной ситуации?

Я спустился с вяза и пробрался сквозь подрост и кустарник, пока не достиг места прямо над каменистой отмелью, а потом осторожно раздвинул ветки.

Ее платье и белье висели на ветке. Сама она стояла глубоко воде. Голова ее была вся в белой мыльной пене, и она не спеша промывала волосы. Я весь вспотел и не дышал. Лежа на животе и глядя в просвет между двумя разлапистыми ветками, я был для нее невидим. Деревья больше качались под ветерком, чем я.

Она что-то тихонько напевала - красивая девушка купается в речке, наслаждается прохладной водой. И не оглядывается со страхом по сторонам, доверяет мне.

Вот она окунулась с головой, смывая пену, которая поплыла в сторону. Потом встала и потянулась за мылом. Она стояла спиной ко мне, так что я мог рассмотреть ее сзади всю. На ней ничего не было, точно так же как на мне во время еженедельных помывок, и именно этого я и ожидал. Но когда мои ожидания оправдались, меня всего пронзила судорога. Инстинктивно я поднял голову, наверное, чтобы лучше ее видеть, но тут же нырнул обратно в заросли, как только чуть пришел в себя.

Если она меня застукает, то скажет об этом своему папаше, а тот скажет моему отцу, а тот меня так выпорет, что я долго ходить не смогу. А мама неделю будет смотреть на меня с отвращением, а Бабка не будет со мной разговаривать, настолько это будет для нее оскорбительным. Паппи устроит мне словесную выволочку, но только для виду, чтобы остальных успокоить. Но все равно, для меня это будет конец.

А она стояла по пояс в воде и терла себе руки и грудь, которая была мне видна сбоку. До этого я никогда не видел женскую грудь; думаю, вряд ли что хоть кто-нибудь из семилетних ребят во всем округе Крэйгхед ее видел. Может, конечно, какой-нибудь малыш и наткнулся однажды на свою голую мамашу, но что касается ребят моего возраста, тут я был уверен - они такого никогда не видели.

По какой-то причине я снова подумал о Рики, и мне вдруг пришла в голову совсем уж дикая мысль. Увидев часть ее обнаженного тела, ее срам, я теперь хотел увидеть ее всю. Если я сейчас очень громко крикну «Змея!», она завизжит от страха, бросит мыло и мочалку, забудет про свою наготу и все прочее и бросится на берег. Побежит к своей одежде, но на несколько потрясающих секунд предстанет передо мной совсем обнаженной.

Я с трудом сглотнул, чтобы прочистить горло, и понял, насколько у меня пересохло во рту. Сердце колотилось; я заколебался и замер, и это дало мне возможность понять кое-что очень ценное и важное.

Чтобы вымыть ноги, Тэлли подошла еще ближе к берегу и почти целиком вылезла из воды - теперь в воде оставались только ее ступни. Она медленно наклонилась, держа в руках мыло и мочалку, и вытянула одну ногу, потом другую. Она терла и ласкала их, а потом занялась ягодицами и животом. Сердце мое колотилось прямо о землю.

Потом она ополоснулась, поливая на себя воду горстями. А когда покончила с этим, то, по-прежнему стоя по колено в воде, нагая и прекрасная, она посмотрела прямо туда, где я прятался. Я нырнул головой вниз, еще глубже зарываясь в заросли. Я уже ждал, что она закричит, но она не закричала. А я теперь был уверен, что совершил непростительный грех.

Я тихонько попятился назад, очень медленно, не производя ни звука, пока не оказался на краю хлопкового поля. Потом пробрался вдоль линии деревьев и вылез к тропинке, где и уселся, как ни в чем не бывало. И когда услышал, что она идет ко мне, постарался принять скучающий вид.

Волосы у нее было мокрые, платье она сменила.

– Спасибо, Люк, - сказала она.

– Ага, - с трудом выдавил я.

– Мне теперь гораздо лучше.

«Мне тоже», - подумал я.

Мы медленно пошли назад к дому. Сначала никто ничего не говорил, но когда мы были на полпути к ферме, она спросила:

– Ты смотрел на меня, Люк? - Голое ее звучал легко и игриво, и мне не хотелось ей врать.

– Да, - сказал я.

– Ну и ладно, все о'кей. Я ведь не дура сумасшедшая.

– Не сумасшедшая?

– Ну да. Думаю, это нормальная вещь, когда мальчишки подсматривают за девчонками.

Конечно, нормальная! Но я не мог сказать ни слова в ответ.

А она продолжала:

– Если пойдешь со мной на речку в следующий раз и будешь меня охранять, можешь опять это делать.

– Делать что?

– Смотреть на меня.

– Хорошо, - ответил я чуть быстрее, чем следовало бы.

– Только никому не рассказывай!

– Не расскажу.

* * *

За ужином я едва ковырял в тарелке и пытался при этом делать вид, что ничего не случилось. Есть мне было трудно - в желудке все переворачивалось. Перед глазами по-прежнему стояла Тэлли, как будто мы все еще были на речке.