В тени вечной красоты. Жизнь, смерть и любовь в трущобах Мумбая - Кэтрин Бу

Айша улыбнулась:

– Фатиме достаточно было сказать в полиции: «Я по рождению индуистка, а эти мусульмане насмехались надо мной и подожгли меня за то, что я не придерживаюсь их веры». Тогда ее враги попали бы в тюрьму на веки вечные.

Было уже восемь вечера. Небо над майданом окрасилось в лиловый цвет. Закат переливался, как свежий синяк. Все собравшиеся решили, что когда муж Фатимы вернется с работы из соседнего квартала, где он сортировал мусор, он сам и отвезет жену в больницу.

Взрослые разошлись по домам, чтобы закончить ужин. А несколько мальчишек остались, чтобы посмотреть, не сойдет ли кожа с лица Фатимы. Так произошло с одной женщиной, которая когда-то снимала комнату у Айши. Когда муж ушел от нее, она устроила настоящее самосожжение, а не такую пародию, как Фатима. Почерневшая кожа самоубийцы сошла с лица и пристала к полу. А Раул утверждал, что видел, как взорвалась ее грудная клетка и можно было увидеть открытое сердце.

Волосы Фатимы, точнее, то, что от них осталось, выбились из пучка, в который она их закрутила перед тем, как чиркнуть спичкой. Лоб, щеки, подбородок у нее почернели и сейчас лоснились так, будто художник, покрывая лаком глаза статуи богини Кали[64], увлекся и отлакировал все лицо. В ожоговом отделении номер десять крупной районной больницы Купер, обслуживающей бедняков из западных предместий Мумбаи, не было зеркала. Но оно ей были не нужно, чтобы понять, что, выйдя из огня, она стала «больше» – в прямом смысле, из-за отеков.

Но и в переносном смысле можно сказать то же самое. Она будто бы превратилась в более значительную персону.

Ее тощий муж вынужден был тащить жену на себе из Аннавади до самой трассы. Уже в тот момент, когда они плелись к шоссе, Фатима почувствовала, что оказалась в центре всеобщего внимания:

– Что же я с собой сделала, – рыдала она, обращаясь к толпе сочувствующих, собравшихся у «Хайата». – Но что сделано, то сделано, и теперь они у меня за все заплатят!

Ни один авторикша не желал везти женщину в таком состоянии. Все боялись, что она испортит им обивку сидений. Но тут явились трое крепких парней и, запугав одного водителя до полусмерти, заставили его отвезти Фатиму в больницу.

И здесь она тоже чувствовала себя важной персоной. Вокруг мерцали флуоресцентные лампочки, переливавшиеся, как оводы. В маленькой палате отвратительно пахло почерневшими от гноя бинтами, и все же условия здесь выгодно отличались от других больниц, где пациенты лежали прямо на полу. У Фатимы была всего одна соседка по палате, чей муж клялся и божился, что не зажигал ту роковую спичку, которая стала причиной страшных ожогов его дражайшей половины. У каждой был собственный противопролежневый матрас, правда, весь пропитанный мочой пациентов. В ноздрю ей вставили пластиковую трубку, которая, впрочем, не была ни к чему подсоединена. Рядом стояла капельница с иглой, не раз бывшей в употреблении: медсестра считала, что использовать одноразовые – непростительная расточительность. Над телом пациентки установили хитроумно устроенную каркасную конструкцию из ржавого железа: она должна была помешать старой грязной простыне соприкасаться с обожженной кожей и прилипать к ней.

Но больше всего среди многочисленных новых впечатлений, полученных Фатимой в больнице, ее поразило то, что к ней потянулась вереница посетителей из Аннавади, считавших необходимым засвидетельствовать ей свое почтение.

Первой наведалась ее бывшая лучшая подруга Синтия. Именно ее Фатима винила во всем произошедшем. Муж этой женщины некогда занимался скупкой мусора, но прогорел, в то время как бизнес Хусейнов процветал. Так что Синтия из зависти и злобы подговорила Одноногую предпринять какую-нибудь провокационную выходку против соседей, чтобы на тех завели уголовное дело. Совет был никудышным. Фатима поняла это с некоторым запозданием. Зато банановый ласси[65], который принесла подруга, оказался очень вкусным.

Приходила и Зеруниза. Фатима как-то утром заметила, что соседка, сгорбившись, нервно мечется у двери палаты. Потом ее навестили еще четыре человека под предводительством Айши, что очень польстило Одноногой, потому что в Аннавади представительница Шив сены демонстративно не замечала ее. Но теперь она принесла подслащенный лимонный сок и кокосовую воду, а затем наклонилась к почерневшему уху больной.

Вначале староста шепотом напомнила, что трагедия произошла при множестве свидетелей, так что потерпевшей не стоит лгать и жаловаться, что ее избили и подожгли.

– Зачем проявлять гхаманд, крайний эгоизм и упрямство? – спрашивала Айша. – Ты сделала глупость, потому и обгорела. К чему же мстить за это другим?

Айша пыталась уговорить Фатиму, чтобы та пошла на мировую с Хусейнами. Тогда никто не будет заводить уголовное дело. Посредница уверяла: если Одноногая перестанет настаивать на том, что соседи покушались на ее жизнь, Зеруниза заплатит за частную клинику и выделит некоторую сумму на содержание ее дочерей. Фатима страдала от ожогов, а не от умственной отсталости: она прекрасно понимала, что Айша собирается взять с Зерунизы взятку за содействие в примирении. Но сказать всю правду потерпевшая уже не могла. Слишком поздно: она уже поговорила с полицией и сделала заявление.

Как только ее доставили в больницу Купер, она сообщила прибывшим туда полицейским, что Карам, Абдул и Кекашан подожгли ее. После чего наряд отправился в Аннавади и арестовал Карама, в то время как Абдул прятался на своем мусорном складе. Но на следующее утро в участке Сахар поняли, что обвинения Фатимы ложные. Ее восьмилетняя дочь Нури дала совершенно четкие показания: через дыру в стене дома она ясно видела, как мать сама облила себя керосином и зажгла спичку.

Для того чтобы не закрывать дело против Хусейнов и таким образом тянуть из них деньги, нужно было скорректировать свидетельство жертвы и сделать его более правдоподобным. Полиция решила отправить в больницу симпатичную пухленькую чиновницу, чтобы помочь Фатиме состряпать новую историю. Эта женщина в красивых дорогих очках в золотой оправе уже успела побывать в больнице незадолго до прихода Айши.

Ее звали Пурмина Пайкрао, и она занимала ответственную должность – следователя по особо важным делам при правительстве штата Махараштра. Ее нередко направляли к пострадавшим для того, чтобы изменить их показания и сделать их более удобными для полиции. Пурмина немного помогла Фатиме, и вместе они придумали новые объяснения акта самосожжения. Следователь обращалась с Одноногой очень вежливо, даже после того, как та призналась, что не может прочитать ничего из записанного гостьей и даже не сумеет поставить свою подпись под этой бумагой. Дама в золотых очках любезно сказала, что достаточно отпечатка большого пальца.