Сломанные вещи - Лорен Оливер

– Но почему ты не сказал нам, где был?

Он запускает руку в волосы, пытаясь пригладить вихор, но это ему не удается.

– Как я уже и говорил, в этом не было ничего важного. Ничего относящегося к делу. Она просто пыталась оставить прошлое позади. К тому же я ее жалел. Так что я был просто обязан сохранить этот секрет.

– Ты ее жалел? – переспрашиваю я, уверенная, что ослышалась. Никто не жалел Саммер. Саммер была светочем, сияющим, ослепительным, красавицей, за которой все мальчики сломя голову бегали по коридорам. А взрослые мужчины, годившиеся ей в отцы, тормозили на своих машинах, чтобы посмотреть на нее, а потом, когда она показывала им язык, увеличивали скорость, краснея и испытывая чувство вины. И конечно же, остальные девочки насмехались над тем, как она одевалась, кося черт знает под кого, обзывали ее потаскухой и писали о ней всякие гадости в раздевалках, но всем было ясно, что они просто ей завидуют.

Саммер имела власть – над ними, над нами, над всеми.

– Я всегда ее жалел. – Из Оуэна вдруг разом улетучивается весь его гнев. Теперь он выглядит просто усталым и куда больше похож на мальчика, которого я когда-то знала, на Оуэна, который когда-то был моим. Маленьким привидением Каспером. Кровоносом. Террористом в тренчкоте. Но при этом моим. – Ты и Бринн, вы всегда были сами собой, понимаете? А Саммер… казалось, что она только и умеет, что играть какую-то роль. Как будто она не была полноценной личностью, и ей приходилось притворяться ею. Она была готова на все, чтобы нравиться другим. – Щетина на нижней части его лица отражает свет, и мне приходится обхватить руками живот и изо всех сил его сжать. Оуэн стал таким красивым. – Так было и со мной. Я ей не нравился. Совсем не нравился. Но это был единственный путь, который она знала. А я учился в седьмом классе. И я ошибся. Раньше я никогда никому не нравился. – Я отвожу глаза, к моим щекам приливает жар, ибо я понимаю, что для него это способ объясниться, попросить у меня прощения за то, что между ними произошло.

«Ты нравился мне, – едва не говорю я. – Ты всегда мне нравился». Но я все-таки не произношу этих слов.

– Знаешь, она завидовала тебе. – На его лице появляется странная гримаса, как будто эти слова вызывают у него физическую боль и ему надо произносить их осторожно, чтобы его рот не превратился в сплошной кровоподтек.

– Завидовала мне? – Эти слова тоже вызывают у меня шок. Саммер была лучшей из лучших: уверенной в себе, ослепительной, взрослой и классной. Я то и дело видела, как Саммер и Бринн хихикают, говоря о каких-то вещах – о бритье там, внизу, о спазмах в животе во время менструаций или об оральном сексе – а я была такой невеждой, что даже не понимала, о чем у них речь. «Не бери в голову, Миа», – говорили они всякий раз, закатывая глаза; или же Саммер гладила меня по голове, словно я была малым ребенком, и шептала: «Оставайся такой же, Миа, не меняйся». Но почему?

Он издает невеселый смешок.

– Потому что я всегда любил тебя, – внезапно говорит он, говорит так быстро, что я едва могу это расслышать.

– Что? – Возникает такое чувство, будто прямо перед моими ногами вдруг разверзся тектонический разлом и я вот-вот в него упаду. – Что ты сказал?

Но он уже повернулся и пошел прочь.

БРИНН

Наши дни

– Ух ты. – Уэйд смотрит на дом Миа, как будто он паломник и перед ним то самое место, где родился Иисус. – Ух ты. Стало быть, она все эти годы прожила здесь?

– Ага. – Я выбираюсь из душного пикапа, радуясь тому, что наконец-то оказалась на земле. Поездка с Уэйдом – это было все равно что нестись со скоростью шестьдесят миль в час в алюминиевой консервной банке, полной всякого хлама. Он и мать Миа могли бы отлично спеться. – Итак, ты ведь помнишь наш уговор…

– Я помогаю вам, вы помогаете мне, – отвечает Уэйд, воздев руки и словно говоря: «У меня получилось! У меня получилось!» Уэйду девятнадцать лет, и он скоро закончит окружной колледж, где, наверное, изучает курс под названием «Как быть безумным фанатом теорий заговоров» или что-то в этом же духе, но одевается он как пятидесятилетний дядечка в 1972 году. Сегодня на нем зеленые клетчатые брюки, ковбойские сапоги и плотная рабочая рубашка, на кармашке которой вышито имя Боб.

– Ты поможешь Миа в ее небольшом крестовом походе, – в который раз поясняю я, не вполне веря, что Уэйд не ухитрится каким-то образом запороть все дело. – И поможешь мне вернуться в какой-нибудь славненький, тихий реабилитационный центр, который выберу я сама. На этот раз понадобится капитальный расслабон.

– Если только мы наконец не выясним, что же случилось на самом деле. Тогда тебе уже не придется возвращаться. – Уэйд помогает мне только потому, что считает, будто я не могу оставаться вне реабилитационных центров – пока люди все еще продолжают думать, что это я убила Саммер. Поскольку наш старый сосед пытался сжечь меня заживо, а прохожие на улицах все еще шепчут «ведьма», когда я иду мимо, Уэйда было не так уж трудно уговорить помогать мне играть роль наркоманки.

– Да, конечно. Как скажешь. – Я едва удерживаюсь от того, чтобы, закатить глаза. Уэйд один из тех супер-пупер умников – в следующем учебном году его переведут в Бостонский университет, и обучение, судя по всему, будет полностью оплачено самим университетом, – которые при всем при том могут быть безнадежно тупыми. В этом он похож на Миа.

Уэйд запускает руку в волосы – они у него длинные, лохматые и цветом напоминают еще не сваренные спагетти.

– Дом Миа Фергюсон. Просто в голове не укладывается.

– Ты можешь попытаться хотя бы на пять минут перестать вести себя как полнейший хмырь? – говорю я и иду мимо него к парадной двери, огибая по дороге огромный контейнер для мусора.