Государи и кочевники. Перелом - Валентин Фёдорович Рыбин

подалась на север, в Каракумы. Тотчас батарея подняла пушки на холм. Отсюда артиллеристы открыли стрельбу по аулу Геок-Тепе. Пехота двинулась вслед за отходящими конниками теке, совершенно не подозревая, что Тыкма-сердар устроил еще один маневр: заманить царские войска поближе к своим основным силам, стоящим близ крепости, и уничтожить.

Командующий, однако, видя тактические странности туркмен, тотчас разгадал замысел Тыкмы-сердара.

— Передайте мой приказ: войскам отойти в Егянбатыр-Кала! — распорядился он и опять занервничал.

Отряд, увлекшись преследованием, не мог остановиться и все глубже и глубже заходил в ловушку. Горячка с солдат слетела, когда со стороны Геок-Тепе началось массовое наступление текинцев, а из Каракумов, словно подхваченная ветром, вынеслась их конница и ударила во фланг. Скобелевский отряд в полном беспорядке начал отходить. Стесненный со всех сторон текинцами, он был загнан в крепость и к двум часам ночи окружен. Крепость затаилась. Ни выстрела, ни звука…

Странное поведение царских солдат повергло Тыкму-сердара в раздумье. „Почему не стреляют русские? Почему молчат? Неужели они легли спать в то время, как мы окружили их со всех сторон?“ Необычная тишина и спокойствие поразили не только Тыкму, но и всех его джигитов. До четырех утра сердар совещался со своими юзбаши — напасть или подождать до утра?

Скобелев не спал. Не спали его офицеры и солдаты. Заняв оборону, ждали штурма. И думали: „Вероятно, это будет последний бой“. И то, что текинцы не наступают, чего-то ждут, сбивало с толку всех. Время близилось к рассвету. На рассвете у солдат бывает побудка — звенит труба… Подумав о трубе, Скобелев вдруг вспомнил о том, как в Яглы-Олуме громом оркестрового марша обратил туркменских дехкан в бегство. Не применить ли оркестр и теперь? Может, испугаются: разбегутся и эти? Скобелев позвал к себе капельмейстера:

— Ну-ка, трубадур, собирай в кучу музыкантов. Играйте гимн! — Тут же он повернулся к Гродекову: — Полковник, как только грянет музыка, сразу начинайте выводить отряд в степь и немедля стройте в каре.

Заиграл духовой оркестр. На рассвете музыка раскатилась всесокрушающим громом. Тыкма сразу догадался, что это такое. Но только он. Другие никогда не слышали русской духовой музыки, растерялись. Начали пятиться, затем побежали.

Сердар вскочил в седло, закричал, останавливая убегающих джигитов. Он остановил их, но проиграл время. Отряд Скобелева построился в каре и спешно стал отходить.

Видя, что русские отступают, Тыкма дал команду напасть и разгромить их „живую крепость“. Всадники кинулись в погоню, но как только подскакали ближе, были встречены залпами из винтовок. Трое или четверо текинцев успели зарубить пехотного офицера, но и сами погибли. Когда волна конной атаки отхлынула, задняя стенка каре разомкнулась, образовав „ворота“, и артиллерия принялась стрелять по отходящим джигитам.

VI

Скобелев вернулся с рекогносцировки с сотней лабинцев: остальные, потрепанные в стычках и утомленные жарой, еще продвигались по предгорью в сторону Вами.

Командующий был ошарашен и удручен. Только находчивость помогла ему вывести отряд из столь затруднительного положения. Текинцы встретили его четко организованными действиями, а Тыкма проявил завидные способности военачальника.

Была полночь. Ступив наконец-то на мягкие ковры в кибитке, Скобелев разделся и лёг. Голова у него гудела от перегрева и беспрестанных волнений. Мысли путались. Назойливо стучало в мозгу: „Войска, войска, нужны войска, чтобы взять эту крепость!“ С отчаяньем он вспоминал, как выбило его из седла и как солдаты ловили израненного Шейново. Конь с разодранной грудью, весь окровавленный, стоял перед глазами генерала, и было жаль его до слез.

Генерал уснул тяжелым сном и проснулся чуть свет с опухшим лицом и затекшими глазами. Проснулся оттого, что помнил — на рассвете вернутся Гродеков и Вержбицкий с остальной частью отряда.

Одевшись, он вышел из кибитки и загремел рукомойником. Он умывался и смотрел на восток, в предгорья: оттуда должен появиться отряд, Но пока было тихо, ни голосов, ни ржанья коней, никаких признаков, что скобелевцы на подходе.

Звон рукомойника разбудил коменданта укрепления, войскового старшину Верещагина. Он тоже вышел из кибитки, издали приветствовал Скобелева и вскоре явился к нему в полной форме.

— Что нового в Бами, старшина? — сухо спросил командующий.

— Ночью, как прибыли, я докладывал вам об англичанах. Может, забыли?

— Помню, почему же забыл, — повысил голос Скобелев. — Значит, говоришь, их агент Аббас-хан побывал здесь? А что же сам О’Донован — боится теперь меня? Что же он ходатая прислал?

— Да этого О’Донована наши дозорные у гор задержали и прогнали назад, в Хорасан, — довольно отвечал Верещагин. — А агент его пробрался. Думаю, господин генерал, он заехал сюда единственно затем, чтобы осмотреть, как расположен наш баминский гарнизон. Ко мне его привели с завязанными глазами.

Скобелев засмеялся и тут же сделался строже:

— Будь начеку, старшина, и гони прочь всяких лазутчиков. Секрет сбережешь — успех обеспечишь. Есть ли какая почта из Тифлиса?

— От военного министра, с грифом „совершенно секретно“, господин генерал-адъютант.

— Что же молчишь до сих пор? — посуровел Скобелев.

— Да ведь вечером только получили… К тому же, шифровальщик говорит — очень уж важная депеша. Стал его расспрашивать, а он словно воды в рот набрал. Ясное дело — служба у него такая. Ни чужому, ни своему доверять нельзя.

— Пойдем в штаб, — сказал командующий и зашагал, опережая Верещагина.

У штаба стояли часовые и дежурил, сидя на скамье, офицер при сабле и пистолете. Увидев командующего, он мгновенно встал и доложил о полном порядке. Скобелев, приняв рапорт, спросил:

— Где министерская депеша?

Офицер вошел в шатер, пропуская вперед командующего.

В штабе горела керосиновая лампа. В глубине у знамени по стойке „смирно“ стоял часовой.

— Вот, господин генерал-адъютант, — подал дежурный сложенную вдвое телеграмму.

Скобелев вскрыл ее, прочитал первые строчки, побледнел и выронил телеграмму из рук. Трясущимися руками он поднял ее с пола, но поднести к глазам не смог — у него явно не хватало мужества.

— Что с вами, господин генерал-адъютант? — испугался дежурный офицер.

— Господин генерал, вам плохо?! — кинулся к нему и Верещагин.

Скобелев, бледный, с остекленевшим взглядом, прошел мимо них и скрылся в своей кибитке. Офицеры бросились следом, хотели войти в кибитку, но, услышав из нее мучительные стоны и плач генерала, остановились у входа.

— Пошли прочь! — закричал командующий. — Сволочи продажные! Не я ли этого змея отличал и приближал к себе! О мать моя… Да что же творится на белом свете?! Где честь?! Справедливость где!

Он плакал навзрыд, зарывшись головой в подушку, и никто не смел войти к нему.

Спустя час с сотней казаков въехал в Вами начальник штаба Гродеков. Комендант тотчас доложил ему о состоянии командующего. Гродеков сказал: