Событие. Философское путешествие по концепту - Славой Жижек

Следы этой перемены сегодня заметны повсюду, особенно в быстро развивающихся азиатских странах, где капитализм оказывает жесточайшее влияние. «Правило и исключение» Бертольда Брехта («пьеса-урок», написанная между 1929 и 1930 годами для постановки на заводах и в школах) рассказывает о богатом купце, который вместе со своим носильщиком пересекает пустыню Джахи (одно из выдуманных Брехтом китайских мест), чтобы завершить нефтяную сделку. Когда мужчины теряются в пустыне и их запасы воды подходят к концу, купец по ошибке застреливает носильщика, думая, что тот на него нападает, тогда как носильщик предлагал ему воду, оставшуюся у него в бутылке. Позже суд оправдывает купца: судья решает, что купец совершенно оправданно ожидал угрозы со стороны носильщика и, следовательно, застрелил его в акте правомерной самообороны, независимо от действительной угрозы. Так как купец и носильщик принадлежат к разным классам, купец оправданно ожидал встретиться с ненавистью и агрессией со стороны носильщика: это типичная ситуация, правило, тогда как доброта носильщика была исключением. Является ли эта история очередным нелепым марксистским упрощением Брехта? Вовсе нет, судя по следующей заметке о Китае в наши дни:

В Нанкине, лет пять назад, пожилая женщина упала, заходя в автобус. Газеты пишут, что 65-летняя женщина сломала бедро. Ей помог молодой человек – назовем его Пэн Ю, так его зовут. Пэн Ю дал пожилой женщине 200 юаней (тогда этого было достаточно, чтобы купить 300 билетов на автобус) и отвез ее в больницу. Там он находился с ней до приезда ее семьи. Семья подала иск на молодого человека размером в 136,419 юаня. Суд округа Нанкин Гулоу признал молодого человека виновным и приказал выплатить 45,876 юаня. Суд постановил «согласно здравому смыслу», что, так как Пэн Ю первым вышел из автобуса, он, скорее всего, и толкнул пожилую женщину. Более того, он признал свою вину, оставшись с пожилой женщиной в больнице. В подобном случае непричастный человек не поступил бы так отзывчиво, как, согласно его утверждению, поступил Пэн Ю[128].

Разве этот инцидент не точный аналог истории Брехта? Пэн Ю помог пожилой даме из чистого сострадания или простого приличия, но, так как подобное проявление доброты «нетипично», не является правилом («непричастный человек не поступил бы так отзывчиво, как, согласно его утверждению, поступил Пэн Ю»), суд рассмотрел это как доказательство вины Пэн Ю, и он был соответствующим образом наказан. Был ли этот случай абсурдным исключением? «Жэньмин Жибао» («Народная ежедневная газета», правительственная газета Китая) говорит, что нет: в онлайн-опросе она спросила у большого числа молодых людей, что бы они сделали, увидев упавшего пожилого человека: «87 % молодых людей ответили, что не помогут. История Пэн Ю перекликается с темой надзора над общественным пространством. Люди помогут только в том случае, если за ними будет наблюдать видеокамера». Такое нежелание помочь указывает на изменение статуса общественного пространства: «Улица является очень частным пространством, и кажется, что слова „частный“ и „общественный“ не имеют никакого смысла». Короче говоря, пребывание в общественном пространстве значит не только пребывание с незнакомыми людьми – перемещаясь среди них, я все еще нахожусь в моем личном пространстве, не затронутый взаимодействиями с ними и не признавая их. Чтобы считаться общественным, пространство моего сосуществования и взаимодействия (или их отсутствия) с другими должно быть покрыто камерами видеонаблюдения.

Другой симптом той же самой перемены можно наблюдать и с оборотной стороны феномена, в котором люди проходят мимо умирающих людей на улицах – со стороны недавней моды на секс в общественных местах в жестком порно. Появляется все больше и больше фильмов, показывающих пару (или несколько человек), вступающую в эротические игры вплоть до полного совокупления в часто посещаемых общественных местах (на общественном пляже, в поезде, на вокзале, в открытом пространстве торгового центра и т. д.), и интересно то, что большинство прохожих игнорируют (притворяются, что игнорируют) происходящее, меньшинство бросает на пару осторожный взгляд, еще меньшее количество людей отпускает насмешливое сальное замечание. Опять же, совокупляющаяся пара как будто бы остается в своем частном пространстве, так что их интимности – не наше дело.

Так мы возвращаемся к «духовному царству животных» Гегеля – то есть кто ведет себя так, проходя в блаженном незнании мимо умирающих сородичей или совокупляясь на виду у других? Конечно же, животные. Этот факт совершенно не означает, что мы «регрессируем» до уровня животных: животность, с которой мы здесь имеем дело, – безжалостный эготизм каждого индивида, гонящегося за своим частным интересом, – парадоксальный результат наисложнейших сетей социальных отношений (рыночного обмена, социального посредничества в производстве), и тот факт, что сами индивиды не видят эту сложную сеть, указывает на ее идеальный (духовный) характер: в гражданском обществе, построенном на основе рынка, абстракция играет куда более важную роль, чем когда бы то ни было еще в истории человечества. Можно часто услышать, что в наши дни, с нашей постоянной подверженностью воздействию СМИ, культуры публичных признаний и инструментов цифрового контроля, частное пространство исчезает. Следует противопоставить этой банальности противоположное утверждение: исчезает общественное пространство как таковое. Человек, выставляющий в сети фотографии себя нагишом, чрезвычайно личную информацию и свои эротические сны, не является эксгибиционистом: эксгибиционисты вторгаются в общественное пространство, тогда как те, кто выкладывает в сеть свои обнаженные фотографии, остаются в своем личном пространстве и просто расширяют его, включая туда других. И, возвращаясь к «Акту убийства», то же самое касается Анвара и его коллег: они приватизируют общественное пространство способом, более угрожающим, чем экономическая приватизация. Такая приватизация является типичным примером того, как в нашем обществе постепенно обращается вспять освободительное событие современности.

Каковы шансы аутентичного политического События в этих печальных условиях, в которых главенствующим процессом является обращение прошлых событий вспять? Нам следует начать с напоминания, что Событие является радикальной поворотной точкой, чья истинная мера невидима. Цитируя французского философа Мориса Бланшо: «Вопрос: Вы признаете тот факт, что мы находимся в поворотной точке? Ответ: Если это факт, то это не поворотная точка»[129]. В течение События меняются не только вещи, но и сам параметр, согласно которому мы измеряем факт изменения, т. е. поворотная точка меняет все поле, в котором являются факты. Это важно помнить сегодня, когда все постоянно меняется с неслыханной бешеной скоростью. Но подо всем этим постоянным изменением несложно различить достаточно унылое однообразие, как будто все меняется только для того, чтобы все оставалось таким как есть – или, как говорит французская поговорка, plus ça change, plus c’est la même chose [букв. «чем больше нечто меняется, тем больше оно остается тем же самым». – Пер.]. Подобное понятие События, несводимого к простому изменению, было не так давно сформулировано Аленом Бадью: событие – это контингентность (контингентная встреча или происшествие), которая превращается в необходимость[130], т. е. она производит всеобщий принцип, требующий верности и тяжелого труда ради нового Порядка. Эротическая встреча становится Событием любви, когда она меняет жизни любовников, выстраивая их вокруг устройства совместной жизни в паре; в политике контингентный переворот (восстание) является Событием, когда он вызывает в коллективном субъекте преданность новому всеобщему освободительному делу и таким образом запускает кропотливый процесс перестройки общества.