АЛЛЕГРО VIDEO. Субъективная история кино - Петр Шепотинник

— И в это время Рафаэль распевал милые песни о любви…

— Да, и кстати, он очень часто одевался, как клоун. Рафаэль был, как Фрэнк Синатра, для Испании. Он — милейший человек. Мне было страшно, когда я представлял себе, вдруг Рафаэль скажет, что ему не нравится этот фильм, не нравится такой подход, пожалуйста, уберите оттуда моего героя и уберите из фильма мою песню. Но он был таким хорошим, таким элегантным. Он сказал: «Это черт знает что, но мне это нравится». Так что мне пришлось сказать спасибо.

— Его вчера не было на премьере?

— Нет, а почему вы спрашиваете? Он что, известен в России?

— О да, еще как! «Пусть говорят» смотрели миллионы. Даже телепередача своровала это название…

— Поразительно. Он всегда поет песни, в которых говорит о себе и о реакции слушателей. Само название песен красноречиво — «Мне всё равно, что обо мне подумают». Или: «Моя жизнь — скандал». Мне они очень нравятся. К тому же он — очень хороший человек.

— В вашем фильме удивительным образом сочетаются разные жанры…

— Мне нравятся фильмы, которые производят шоковый эффект, которые изменяют ваше сознание, ваше мышление. Не хочу быть скучным. Я стремлюсь к тому, чтобы зрители хорошо провели время. Мне нравится так работать — одновременно пытаясь удивить и развлечь. Я люблю чрезмерность. Помню, когда я готовил этот фильм, я думал не о тех картинах, которые можно сейчас посмотреть в кинотеатрах. Я думал о Лоне Чейни, о Тоде Браунинге, о немых фильмах. Мне нравится такая гротескность. Это всегда жестко и смешно.

— А в реальной жизни вам часто встречаются ведьмы?

— Как часто мне встречаются ведьмы? Да уж, я не в первый раз встречаю ведьм — в жизни, не только в кино. Понимаете, у меня всё время возникают ощущения, когда я наблюдаю за женщинами, что в них есть что-то эдакое ведьминское… Я имею в виду не только их стиль одежды, а то, как они разговаривают, и то, как они любят… Я скажу вам без обиняков: женщины в моей жизни (тяжело вздыхает)… они такие странные (смеется). Моя жена, бывшая жена, моя подруга, мои дочери — они такие сильные. А я всего лишь их раб! Я всё время живу словно бы в кино в жанре «хоррор».

— Кстати, о «хоррорах», когда мы говорили с вами о вашем предыдущем фильме, вы сказали, что не хотите все время снимать одно и то же. Не хотите, чтобы ваше имя — Алекс де ла Иглесиа — превратилось в стереотип.

— Да, верно, я не хочу всегда быть неизменным. Я стараюсь выживать за счет того, что постоянно меняю стиль режиссуры, чтобы новое было непохоже на мои прежние фильмы, а их у меня уже много. В конечном счете, я все время натыкаюсь на самого себя. Я хочу снять фильм и вдруг обнаруживаю: «О, черт! Опять у меня получается, как у Алекса де ла Иглесиа! Опять он!» Проблема в том, что я живу так, как я живу, и не могу жить иначе, я чувствую то, что чувствую, и не могу испытывать какие-то другие чувства… И это отражается на кино. Так что в итоге я снимаю фильм так, как я снимаю всегда, и проблемы у меня те же самые… Это не мой личный стиль, скорее слабость у меня такая. Что-то вроде слабости.

— Итак, комедия — это что-то вроде способа избежать ужасов жизни.

— Извините за мой английский… Я говорю по-английски как дебил. Собственно, я и по-испански говорю плоховато…

— После пресс-показа кто-то сказал: «Зрелищность фильма заставляет поверить в его безумства…»

— Да, да (смеется). Знаете, я тут обедал со старым другом, который живет в Бильбао. Он не имеет отношения к кино — просто мой старый приятель, нормальный сорокалетний мужик, мы вместе учились. И он мне сказал: «Я тут твой фильм посмотрел». Я спрашиваю: «Ну, как, понравилось?» А он говорит: «Это не художественное кино. Это документальный фильм» (смеется). Возможно, так и есть. Я рассказываю о своей жене, о своем разводе… Помните, в начале фильма персонажи говорят: «Ну, мне пора, надо побыть с сыном. Потому что сегодня вторник (смотрит на часы), а я могу забирать сына на вторник и через раз в выходные. И я не могу просто оставить сына дома, я должен его взять с собой — я же должен побыть с ним вместе». Это взято из моей жизни. Помнится, дело было во вторник, и я находился на площадке, снимал самую трудную сцену из «Печальной баллады для трубы». Там требовались насилие, и спецэффекты, и кровь, массовка — человек пятьдесят или шестьдесят, все должны бегать, прыгать. Мои дети (я их притащил на площадку) даже расплакались. Но я всем сказал: «Вы уж меня извините, но я детей никуда не дену, должен быть с ними. Потому что я их люблю».

— Какие национальные мифы выражает Рафаэль в своем творчестве, что это за фигура?

— Прежде всего я должен сказать, что в Испании Рафаэль — культовая фигура, он великий певец, в каком-то смысле он — символ Испании. Половина страны его обожает, а другая половина — ненавидит. Его песни, его манера держаться на сцене — все это вечно вызывает полемику… Я лично его обожаю, потому что он выражает мою собственную точку зрения. Рафаэль исполняет свои песни в весьма театральной манере, как заправский актер. И в этом есть немножко от комедийной игры, клоунады. Я тоже такой. А мой фильм «Моя грандиозная ночь» — это сплошной фарс. По-моему, Рафаэль символизирует такой тип юмора. Знаете ли, я не сразу решился дать Рафаэлю этот сценарий, я ужасно нервничал. Я боялся, что он откажется играть. Ведь мы говорим в фильме о нем самом, мы упоминаем в фильме его имя, всё непросто. И вдруг Рафаэль согласился, безо всяких оговорок. Он пожелал сняться в фильме и не потребовал ничего менять в сценарии.

— Очень интересно, как вы имитируете стиль праздничного телешоу и одновременно высмеиваете этот стиль с огромным сарказмом.

— Собственно, мы имели в виду не только телевидение, но и кино, мы рассказывали о людях, для которых съемки шоу — это вся их жизнь. И в шоу, которое попадает на экран, все очаровательны, все прекрасно себя чувствуют, все друг с другом приветливы… Но это неправда. На самом деле в таких шоу каждый — за себя, каждый старается любыми способами раскрутиться сам, пройти по головам остальных, это как на войне, люди живут в состоянии бесконечной битвы. Когда смотришь такое шоу со стороны, глазами рядового зрителя, — по-моему, становится смешно.

— Да, мы так смеялись! Говорят, что ваш фильм — одновременно коллективный портрет Испании.

— Да. Полагаю, в этом фильме я нарисовал портрет сегодняшней Испании, она сейчас именно такая. Никто не пытается решать проблемы страны, все ненавидят друг друга, стараются вечно конфликтовать между собой (сдвигает кулаки). Каждый человек сознает себя в противовес чему-то. Мол, ты — не личность, пока ты не выступаешь против чего-нибудь. А иначе ты вроде как пустое место. И знаете ли, на это тратятся огромные силы, масса энергии уходит на свары (показывает руками). Никто никогда не говорит: «Хорошо, согласен». Никто не идет на уступки. Никто не идет на попятный — ни на шаг. Я устал от этого, ужасно устал. И кажется, что выхода нет. И единственный способ выжить, который ты знаешь, это — внушить себе, что так и надо, двигаться в ритме хаоса и спеть свою песню.