Дети богини Кали - Анастасия Баталова

Ироничная ухмылка тронула ее узкие губы.

— Вполне, — ответила она, как ему показалось, с тонкой насмешкой, — не стоит так за меня переживать.

Малколма точно жаром опалило; он ни секунды не сомневался в том, что она всё поняла… И этот отказ, ироничным полунамеком, показался ему отчего-то таким унизительным, что он не смог сдержать обиды:

— А ты, я смотрю, идеальная охрана, — попытался съязвить он, натянув одеяло до подбородка, — не собираешь объедки со стола своей хозяйки…

В ответ на это она поднялась с кресла, подошла к кровати и присела на корточки у изголовья.

— Тот, кто был на войне, отлично знает цену объедкам, — произнесла она со спокойной улыбкой, на этот раз в ее словах не было совершенно никакой иронии, они прозвучали как никогда серьезно, и невыразимая глубина открылась в них Малколму, — почему не доесть, особенно если вкусно… Мы ведь не гордые, — она протянула руку и взяла юношу за подбородок, почти так же как когда-то Афина, только гораздо бережнее, повернула к себе его лицо и, глядя прямо в глаза, добавила с неожиданной нежной грустью:

— Только ты — это не объедки…

— Я совсем не хочу спать, — виновато прошептал он в ответ, — посиди со мной, просто посиди.

Они проговорили до самого рассвета, выпили в номере по порции кофе со сладким ликером и кокосовой стружкой, как она любила, но несмотря на это по дороге в Норд Малколм задремал на заднем сидении такси, положив голову на плечо строгой девушки в черном пиджаке, с которой он чувствовал себя в совершеннейшей безопасности, словно в раю или в материнской утробе…

Он плохо помнил, как перекочевал из такси на потертый диванчик в наблюдательной будке при входе в корпус общежития, все происходило в непреодолимой сладкой дреме; сквозь сон он слышал, как девушка в черном что-то тихо объясняла коменданту, шуршала бумагой, заполняя какие-то бланки. Потом исчезли все звуки и даже мягкий свет, просачивающийся сквозь веки: Малколм спал по-настоящему, глубоко и спокойно, ему казалось, что девушка, у которой он даже не спросил имени, до сих пор рядом, и теперь она уже никогда не оставит его…

Малколм проснулся, когда за высоким маленьким окном будочки вахтера уже звенел вовсю весёлый весенний день. Он медленно потянулся всем телом, спустил ноги с потертого диванчика и сел, рассматривая всё вокруг словно впервые, с неведомо откуда появившемся радостным изумлением.

— Ну что, нагулялся? — недобро покосился на него вахтер, седой патлатый пожилой мужчина, — смотри, не пожалей потом, — добавил он чуть более сурово, встретив беспечно-счастливую улыбку Малколма, — ранние любови пройдут, а репутацию не отмоешь, — вахтер машинально погляделся в лежащее на столе зеркальце, — я вот тоже в молодости был красавец, девчонки по пятам табунами ходили, земные блага градом сыпались, рестораны, цветы, дорогие подарки и развлечения… а теперь вот сижу тут за жалкие гроши… потому что никогда ничего делать не умел, а учиться даже не пробовал. Зачем? — думал, всю жизнь на содержании прожил, а теперь вот, кому такой я надобен? — патлатый вахтер для пущей убедительности слегка дотронулся пальцами до своего морщинистого лица, — так что опомнись парень, пока не поздно…

Малколм не слушал, он продолжал улыбаться охватившему его удивительному чувству неисчерпаемой внутренней радости и полноты существования. Он встретил сегодня самую лучшую девушку на земле! Юноша еще разочек потянулся и, поднявшись, взглянул в маленькое оконце на лоскуток яркого весеннего неба.

Как прекрасен мир!

Только где же она? Если она ушла, то почему не сказала, когда вернется?

Малколм открыл было рот, чтобы спросить у вахтера о девушке, но только сейчас до него дошло, что, успев в течении этой сумбурной невероятной ночи переговорить с нею практически обо всем, он так и не узнал ее имени!

— Простите, господин вахтер, — вежливо обратился он к патлатому мужчине, постаравшись вложить в приветственную улыбку как можно больше переполняющего его восторга, — а та девушка, которая меня привела, она еще заполняла что-то у вас на столе, вы не запомнили случайно, как её зовут?

Вахтер взглянул на него с сердитым изумлением.

— Да ты что? Знаешь сколько у меня тут всяких разных бумажки пишут? Где же упомнишь? — старик отхлебнул что-то из фляжки, стоящей на краю стола, — ну молодежь пошла, ужас! У меня, — добавил он чуть погодя, — сто двадцать три возлюбленных было, и я их до сих пор всех по порядку назвать могу! А сейчас… И имен не спрашивают. Всё сразу и не глядя… Ну времена, ну нравы…

Вахтер снова отхлебнул из фляжки.

— Сам помнить должен с кем шатался! — вытянув вперед шею как сердитая птица, негодующе шикнул он на Малколма.

— Простите… — юноша бессознательно подался назад, — ну, может быть, у вас хоть бумаги эти остались… — робко предположил он.

— Всё к директриссе уже пошло, — ворчливо отмахнулся вахтер, — любит — сама придет, а не любит, так дурак, выбирать не умеешь.

— Спасибо, — аккуратно притворив дверь будочки, Малколм направился к себе наверх.

Безбрежная радость быстро таяла, сменяясь отрезвлением с горьковатым привкусом предчувствия расплаты.

«К директриссе, к директриссе…»

Унизительная процедура «принятия позора» всегда проходит в малом ковровом зале, примыкающем к кабинету Аманды Крис.

Эта изысканная пытка проводится весьма торжественно — приглашенные собираются, со строгими вытянутыми лицами прочитывают речи, и воспитанник, нервно переступая с ноги на ногу на красном ковре, дрожащими руками принимает из рук директриссы чёрный галстук и закрепляет его на рубашке. Затем кланяется, произносит несколько слов в свое оправдание, отходит, опустив голову, красиво разворачивается, и с достоинством покидает зал, ступая по ковру безупречно отполированными туфлями…

Нужно одеться как можно лучше. Пиджак и брюки должны быть как следует отпарены, и ни в коем случае нигде нельзя обнаружиться жирному пятну или небольшой дырочке. Собираться следует будто на свадьбу или на похороны — собственные! — с невероятной тщательностью. Никаким случайностям не позволено вмешиваться в ход этого мрачного, но красивого ритуала…

Малколм открыл шкаф. Вот они — строгие чёрные брюки, чистые, отглаженные, ничего не надо делать — только надеть, он очень редко их носил, предпочитая более свободный стиль. Вот — пиджак. Белая рубашка. Подержав вешалку в руках, юноша водворил её на место. Нет уж! Не дождутся. Больше он не собирается играть по их правилам.

Малколм улыбнулся.

Он принялся доставать из шкафа одну вешалку за другой. Критически разглядывал каждую вещь, хмурился, прикидывал на себя и вешал на место.

«Где тут у меня самое вызывающее шмотье?»

Юноша выбрал для предстоящего мероприятия нежно-голубые невероятно узкие джинсы-клеш и яркую шелковую рубашку с цветами и птицами, которую он обычно носил только во время летних каникул. Малколм чувствовал ту необыкновенную легкость прощания с прошлым, которая обычно приходит лишь с мудростью или с осознанием обреченности; он ясно понимал, что теперь его жизнь никогда уже не будет прежней, но жалеть о чем-либо глупо, тем более если благодаря этой ночи, проведённой за стенами Норда и низвергнувшей его в позор, он познакомился с самой лучшей девушкой на земле!