Заговор обреченных - Богдан Сушинский

– Что же важно, майор? – как можно добродушнее поинтересовался Штауффенберг.

– Как и было обусловлено, я прибыл сюда, в комендатуру на Унтер-ден-Линден, наш пункт сбора. Здесь уже есть генерал фон Хазе, доктор Хаген, офицеры из охранного батальона «Гроссдойчланд».

– То есть охранный батальон в нашем распоряжении? – оживляется Штауффенберг.

– Не совсем так. Точнее – не уверен, что в нашем. Потому и звоню, что у меня возникло подозрение, что батальон мы потеряли. Его командир, майор Ремер, только что вернулся от Геббельса.

– От кого?!

– От Геббельса, – повторил Хайессен почти по слогам. – Которому уже все известно.

– Что именно?

– Абсолютно все.

– Ну и что?

– Это же Геббельс. И он все знает.

– А как это «все» можно сохранить в тайне?

– Вы считаете?..

– Послушайте, черт бы вас побрал, майор. Здесь дорога каждая минута. Вас откомандировали туда не для того, чтобы вы запугивали нас, а для того, чтобы действовали.

– Но Ремер утверждает, что он только что говорил с фюрером.

Штауффенберг рассмеялся.

– Говорил, естественно, по телефону.

Штауффенберг рассмеялся еще громче.

– Интересно, кто с кем связался: Ремер с самим фюрером или же фюрер вызвонил «самого» Ремера?

– Их связал Геббельс. Из своего домашнего кабинета.

– Вот как? Тогда может быть…

– Ремер получил приказ немедленно восстановить в городе спокойствие.

– Какими силами?

– Силами своего батальона. А также привлекая любые другие подразделения.

– Но до беседы с фюрером он получил приказ арестовать Геббельса; в этом состояла его задача.

– Вы все еще не понимаете меня, господин полковник, – занервничал Хайессен. – Майор Ремер только что беседовал с фюрером. Это подтвердил его офицер. Ремер отправился на квартиру Геббельса, которая была окружена одной из рот его батальона. Но вместо того чтобы арестовать Геббельса, он стал вести переговоры с фюрером. Вы должны знать об этом на тот случай, если эсэсовцы из «Гроссдойчланд» появятся у вас на Бендлерштрассе. У меня все, господин полковник.

Штауффенберг бросил трубку на рычаг и растерянно потер тыльной стороной ладони свой, уже заросший щетиной, подбородок.

«А ты волновался, что эсэсовцы слишком долго бездействуют, – мрачно поиздевался над собой. – Можешь вздохнуть с облегчением: они взялись за дело».

Штауффенберг вдруг поймал себя на том, что даже не попытался убедить звонившего ему майора, что все это неправда. Ремер вряд ли был у Геббельса. А если и был, то не мог разговаривать по телефону с фюрером, поскольку еще никому не удавалось побеседовать с покойником. Тем более – по телефону. Пусть даже прямой имперской связи.

И тут он вспомнил, что забыл спросить еще об одном – с ними ли еще генерал фон Хазе. Но тотчас же сказал себе: «Фон Хазе не мог предать. Ольбрихт уверен в нем, как ни в ком другом. А если этот генерал, комендант Берлина, все еще с нами, тогда не все потеряно…»

«…Не все потеряно. Еще не все потеряно…» – вот последняя спасительная мысль, которая удерживала полковника фон Штауффенберга в седле.

– Господин полковник, – появляется в двери адъютант фон Хефтен. – Там, в кабинете Ольбрихта, собрались офицеры. Сейчас по радио будут передавать официальное сообщение.

– Из ставки?

– Не знаю. Передавать-то, очевидно, будут из Берлина, но о событиях в «Вольфшанце».

Капитан Штрик-Штрикфельдт появился в Дабендорфе лишь во второй половине дня. Оставив машину у штаба, он сразу же направился к резиденции Власова.

Еще из окна командующий видел, как капитан направляется к его двери своей легкой, кошачьей походкой и по мере того как он приближался, Власов начинал чувствовать себя все увереннее и увереннее. Штрик-Штрикфельдт вернулся, а значит, понемногу все образуется.

– Вы здесь, господин генерал? Слава богу, – еще с порога произнес капитан, увидев командующего. – Я очень опасался, что вы решитесь ехать в Берлин.

– Именно это я и собираюсь сделать, – Власов стоял посреди комнаты с легким плащом стального цвета на руке, который брал с собой в дорогу, даже когда на улице стояла такая жара, как сегодня.

– Не советую, господин командующий, – Штрик-Штрикфельдт подошел к столу, снял фуражку и старательно вытер платком свою вспотевшую коротко остриженную седину. – Направляясь сюда, я успел побеседовать с генералом Геленом[19]. Если помните, это по его протекции я был прикомандирован к вам.

– Тогда еще полковником Геленом, начальником отдела «Иностранные армии востока» Генерального штаба сухопутных сил. Я помню об этом человеке. Тем более, что он, хотя и ненавязчиво, но все же напоминает о себе.

– Ненавязчиво, – подтвердил Штрик-Штрикфельдт. – Так вот, в общем-то мы немногое могли сказать друг другу по телефону, а у меня не было времени повидаться с ним, поскольку решил прямо из Остминистериума направиться к вам. Но совет он дал предельно мудрый. Он сказал: «Срочно увези своего генерала». Я спросил: «Куда?» «Как можно подальше от Берлина, – последовал ответ. – Когда дело дойдет до поиска врагов, – а до этого неминуемо дойдет, – их, врагов, то есть, понадобится очень много. А есть люди, у которых на роду написано казаться всем вокруг врагами».

Штрик-Штрикфельдту было уже под пятьдесят. Прибалтийский немец, получивший истинно петербургское воспитание, – «изысканно-петербургское», как говаривал в подобных случаях полковник Сахаров, – он еще в первую мировую успел повоевать под знаменами русской императорской армии. Уже одно это способно было вызывать у офицеров СД вполне объяснимое недоверие к этому человеку. И вызывало.

Прежде чем попасть в Германию, он сумел испытать себя в торговле, а проще – обзавестись магазинчиком на одной из старых улочек Риги. Затем оказался в Польше, где тоже намеревался заняться коммерцией. Но в 1941 году, когда вермахту понадобилось немало офицеров, владеющих русским, он, подобно многим своим землякам, был призван в армию и направлен в штаб командующего группой армий фельдмаршала Федора фон Бока, чтобы оттуда, после рекомендации, как утверждают, самого фельдмаршала, быть переведенным в разведотдел генерального штаба.

Для Власова оставалось полной загадкой, почему этот офицер, имеющий опыт двух войн, так до сих пор и не поднялся выше капитана. То ли где-то в Берлине у него оказался слишком влиятельный враг, то ли по своей судьбе-цыганке он принадлежал к тому множеству офицеров, которые есть в любой армии и о которых говорят: «Уважать-то уважают, да повышать не повышают».