Мертвые тоже скачут - Маргарита Малинина

Расположение оградок не позволяло сразу скользнуть в нужный проход, пришлось сперва достичь выхода, пройтись чуть дальше и, руководствуясь зрением и меткостью, нырнуть в нужный проход. Впрочем, я же говорю, захоронение было недавнее, находилось, соответственно, близко к краю кладбища, так что задача носила титул несложной.

Уже на подходе к калитке я поняла, что оборот речи «что-то не так» имел куда меньшую силу, тем тот теоретический оборот, который можно было бы применить сейчас, если бы что-то пришло в голову. Я не могу описать, что кольнуло вдруг мой мозг, но можно, на худой конец, взять это «что-то не так» и возвести в квадрат, а то и лучше сразу в четвертую степень.

Пока я, как загипнотизированная, шла к могиле, с которой было ОЧЕНЬ что-то не так, тишина на кладбище стала пугающей, какой-то неестественной. Как будто и птицы, и растения, и ветер, и река, и далекая жизнь поселка – все, что могло производить хоть какой-то мало-мальский шум, умолкло и затаилось, наблюдая за мной исподтишка в ожидании кульминации этого эпизода.

Уже на подходе я начала тихонько ахать и умолять высшие силы, чтобы это было не тем, что мне казалось. Чтобы все оказалось не так, как виделось. Еще через пять робких шагов я достигла ограды, но не смогла зайти внутрь. Это было ненужно и невозможно.

В следующую секунду я завыла, подобно волку, и прижала руки ко рту. Глаза защипало, и оттуда полились умоляющие судьбу слезы. Я плакала в бессилье перед непостижимым. Когда и это не помогло и на могиле ничего не изменилось, я повалилась на землю, корчась от физической боли, созданной абстрактным страхом перед тем, что происходит вокруг меня вот уже три долгих дня, и издавая звуки вопиющего ужаса. Со стороны могло показаться, что у человека приступ эпилепсии. Но у меня не было эпилепсии. Так же, как и не было никого вокруг, кому могло бы подобное показаться. Я просто не могла с этим бороться иначе, как превратить священный нематериальный ужас, с которым психика даже здорового человека не могла бы справиться, в жгучую, но реальную, настоящую боль. С ней было легче жить. Легче, чем с правдой, которая предстала передо мной, стоило приблизиться к роковой ограде.

…На простенькой табличке из тех, которые обыкновенно ставят на новые могилы, пока еще не готов памятник, было написано имя упокоенного и даты жизни и смерти, а сверху была приделана фотография захороненного человека. Мистический трепет вызывало то, что и имя, и фотография имели для меня значение. Под снимком красивого брюнета с ямочкой на подбородке значилось: «Мертвицин Валерий Васильевич».

Я не знаю, сколько прошло времени. Вероятно, от шока я просто потеряла сознание. Не ведаю. Очнулась я на земле, почему-то уже внутри ограды. Плитка еще не была выложена, так что я в своем светло-розовом сарафане лежала прямо на грязной почве. Голова моя упиралась во что-то твердое и холодное, я сразу не различила, что это, пока не села на корточки.

Это был небольшой белый глиняный горшочек. Заглядывая в него и немного потрясая, я выделила следующее содержимое: там были перья, черные и белые, и небольшие очищенные (или обглоданные?) кости, судя по размерам, какой-нибудь курицы или утки.

– Что за чертовщина? – тут же отстранилась я от страшной находки и обратила взор на саму могилу.

Так вот почему мне сразу показалось, что что-то не так. И вот почему я вся вывалялась в земле, хотя и лежала на краю, возле самой ограды. Новое шокирующее обстоятельство вызвало у меня сильнейшую головную боль.

– Не может быть… Не может быть… – стонала я, держась за виски и растирая их.

Никаких разумных слов не хватит, чтобы описать то, что я увидела. Потому что это было невероятно. Это было ужасно. Дело в том, что могила была разрыта.

Подойдя к яме, которую опоясывали холмики вскопанной земли, икая от страха, я глянула вниз и разглядела… гроб. Крышка была сдвинута в сторону.

Не веря своим глазам, я в надежде на чью-то помощь и здравый смысл начала оглядываться в поисках людей, но, как назло, на кладбище никого не было. Соответственно, никто не мог подтвердить, реально ли то, что мне виделось сейчас, или я всего-навсего окончательно выжила из ума.

Я неуклюже перелезла через холмик, оперлась на него руками, спрыгнула вниз и присела.

Подо мной была крышка гроба. Немного поменяв положение ног, я смогла ее приподнять (при этом сверху на меня посыпалась земля, испачкав теперь уже и волосы), дабы убедиться: в гробу никто не лежал. Он был пуст. Пуст, не считая странной веревочки с мелкими узелками. Я зачем-то взяла ее в руки и пересчитала: узелков было сорок.

– Что же это происходит… Кто же это мог сделать…

Зажав находку в руке, я собралась вернуть крышку на место, но тут наткнулась на еще одну любопытную деталь. С внутренней стороны крышки гроба, на белой мягкой шелковой обивке настоящей кровью был начертан символ – вписанные в круг пентаграмма, знак бесконечности и перевернутые кресты. Тот самый символ, что встречался мне в доме Дианы.

– Я схожу с ума… Я схожу с ума…

Еще раз протяжно закричав, я выскочила из ямы, пару раз, правда, соскользнув вниз, и, выбравшись из плена, упала на землю. Яма была не слишком глубокой, где-то с мой рост, просто я карабкалась в таком нервном состоянии, что это счастье, что мне все-таки удалось выбраться, а могла бы ведь застрять там навсегда. Застрять в чужой могиле… Что может быть хуже? Наверное, выбраться из собственной.

Подумав об этом, я начала истерически ржать, ржать ужасным, некрасивым, неприятным слуху смехом и стучать руками по земле.

Через полчаса, чуть успокоившись, я поднялась и поплелась обратно, в поселок. Именно что не пошла, а поплелась, передвигать ноги не было сил, да и плечи казались свинцово тяжелыми. Встретивший меня на свою беду пастух дал такого деру вместе со своими коровами, что привел меня к мысли пойти и умыться в реке. Или утопиться в реке?

Честно говоря, открывшаяся правда зарождалась в моей душе еще давно. Как иначе объяснить, что человек (человек ли?) абсолютно холоден, словно кровь по его жилам вовсе не течет. Я никогда не видела его пьющим, употребляющим какую-нибудь пищу, спящим. У него почти отсутствуют мимика, жесты, интонации. Он почти не выходит из дома.

Да, и все-таки он жив! То есть он ходит, он думает. Как сказал великий Рене Декарт: «Я мыслю – значит, я существую». Вот именно, что он существует, но только как… зомби.

То, что я сегодня пронаблюдала, просто укрепило эту данность, подбросив фактов в придачу к домыслам. Одно не давало мне покоя: я понимала, что Валерий мертв, но я не понимала, как такое может быть.

Вместо того чтобы умыться, я полностью, прямо как была, в одежде, зашла в воду и окунулась, даже не почувствовав холода. Закалилась с Валерием?

Конечно, он ничего не помнит. Откуда ему помнить, он же умер? Только странно, как это: тело умерло, а мозг продолжает работать. Как это получилось? Так же, как с беляевским профессором Доуэлем?